Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

О Мерабе Мамардашвили

Прошло 10 лет со дня смерти (25 ноября 1990) известного философа Мераба Константиновича Мамардашвили, и, отдавая дань его памяти, мне хотелось бы привлечь внимание читающей публики к его идеям и мыслям. Сначала я расскажу о том, как этот человек появился в моей жизни.

В 70-х годах я учился на философском факультете МГУ. Очень скоро я понял, что далеко не все дисциплины, которыми нас там обучали, достойны внимания. Например, на изучение диалектического и исторического материализма, научного коммунизма, научного атеизма, истории философии народов СССР и других подобных наук лучше вообще не тратить время, достаточно было эти предметы бегло просмотреть за те несколько дней, которые давались для их подготовки на экзаменационной сессии, сдать и жить дальше. В результате этого хода мысли освободилась масса времени, я днями сидел в читальном зале, осваивая том за томом Платона, Аристотеля, Канта, Гегеля, Бергсона. Но на каком-то этапе до меня дошел смысл фразы Гераклита, что многознание уму не научает, и я стал озираться в поисках человека, который помог бы мне увидеть лес за деревьями философских текстов. Так я познакомился с Эвальдом Ильенковым*, начал посещать кружки других известных московских философов. Наконец, мне посоветовали сходить на лекции Мамардашвили на психологическом факультете.

Помню свое впечатление от первой лекции. Перед аудиторией прохаживается грузин в черном свитере, с бритой головой, весь в проводах от нацепленных на свитер микрофонов, море роскошных студенток лихорадочно записывает каждое его слово. Сама же лекция началась словами: «Сегодня мы будем говорить о дискретности сознания», - и из лекции я понял, что французский философ Декарт - это не дуалист, механицист, идеалист и т.п., но очень другое. И вообще, оказывается, можно говорить о философии, не употребляя эти заклинания.

С тех пор я начал различать Мамардашвили и советских философов, хотя формально Мамардашвили был тоже советским философом, т.е. работал в советских учреждениях, преподавал в советских вузах. Но как-то он странно всё это делал. Например, на психологическом факультете он читал лекции, пока им руководил Василий Васильевич Давыдов, но руководство сменилось, и Мамардашвили не смог больше читать там свои лекции. В период учебы в аспирантуре, я слушал его лекции по античной философии во ВГИКе. И там произошла смешная история. На одну из лекций заглянула дама из учебной части и обнаружила, что в переполненной аудитории нет ни одного вгиковского студента. То есть сплошь посторонняя публика. Это была последняя лекция Мамардашвили во ВГИКе. Дали команду вахтеру пропускать только по студенческим билетам. Помню, как я бродил вокруг здания, стремясь найти лазейку и проскочить мимо вахтера. Позднее узнал, что Мамардашвили пришел на лекцию, посидел полчаса в пустой аудитории и ушел. После этого он уехал надолго в Грузию и работал там.

В Тбилиси вышла его знаменитая книга «Классический и неклассический идеалы рациональности», которую, помню, мы читали вдвоем с незнакомым парнем в Ленинке, так как у меня не хватало терпения ждать, когда она у него освободится. Позднее я сделал ее ксерокопию и перечитывал раз за разом, пока не запомнил ее близко к тексту. Потом вышла книга «Как я понимаю философию» - сборник статей и записей бесед с Мамардашвили. Ее можно посоветовать для чтения даже не очень подготовленному человеку. Например, весьма прозрачны для понимания статьи «"Третье" состояние», «Быть философом - это судьба», «Жизнь шпиона», «Философия и свобода».

Теперь я попробую познакомить читателя с некоторыми идеями Мераба Мамардашвили. Сразу скажу, что сделать это неимоверно сложно и даже рискованно. Его философское наследие только начинает осваиваться на конференциях, в статьях и монографиях, причем теми, кто с ним был лично знаком и близок. И не мне изображать знатока учения Мамардашвили. Поэтому я просто дам в несколько сокращенном виде мысли одной из его статей, а именно «Философия и свобода».

Михаил НЕНАШЕВ,
доктор философских наук, доцент кафедры философии ВГПУ

Философия и свобода

«Поговорим о природе человека, или природе нравственного феномена, о природе сознания, что, в общем, одно и то же. И тем самым у нас неминуемо появится тема свободы. Я буду говорить обо всем этом, естественно, со своей колокольни. То есть исходя из того, почему, собственно говоря, человек вообще обращается к философии? Почему он совершает такой акт, который называется этим ученым словом - философия?

Задумаемся: вот мы можем иногда делать то, что нам не хочется, или не делать этого. Но можно ли хотеть, что хочешь? Очевидно, нет. Повторяю, можно заставить человека что-то делать, но его нельзя заставить хотеть делать. Как и вообще заставить хотеть. Следовательно, есть в человеке что-то, что или есть, или нет. И оно действует самим фактом, что это есть. <...> Можно ли, например, хотеть любить и поэтому любить? Ведь если любишь, то уже любишь. Или увидеть что-то новое - вот захотеть и увидеть! Невозможно. И тем не менее - когда-то же мы видим. И это видение - явно какая-то длительность, хотя и особого рода. Скажем, я нахожусь в состоянии желания, или моей воли, и должен длиться, потому что то, что не длится, не является волей. <...> Иметь волю - значит держаться в чем-то, что поэтому и называется волей. И если мы держимся, т.е. обладаем такой способностью, то что-то происходит. Есть какие-то следствия.

И то же самое относится к мысли. Она может с нами только случиться. Когда мысль есть, она имеет последствия. Имитировать же ее невозможно. Другому человеку можно внушить, как это ни странно, всё, кроме мысли, которую он думает сам. Это невнушаемо. Можно внушить видимость согласия, понимания, но сама мысль, как и воля, желание, невнушаема. Вот такого рода явления и называются свободой. То есть свобода в нас есть такая внутренняя необходимость, неумолимая необходимость, к которой нельзя прийти в силу другой необходимости. Вне самой себя, вне акта своего существования свобода не имеет никакой другой причины.

<...> Или обратимся, например, к феномену нравственной нормы. Это очень странный феномен. <...> Если я добрый сегодня, то не потому, что был добрый вчера или - поэтому же - смогу стать добрым завтра или в следующий момент. <...> Совершив что-то доброе вчера, мы не можем встать на это, как на ступеньку, ведущую в сторону добра. Поскольку <...> существует определенный зазор «второго рождения» или творения в акте добра. Это как бы огонь бытия, который мерно (задавая меру) должен вспыхивать каждый раз заново. И длительность человеческих качеств или свойств и есть длительность поддержания и передачи этого огня.

<...> Как мы обычно относимся к идее блага или разумного устройства? Мы считаем, что это какой-то предмет или обстояние дела, достижимые в самом мире, к которым мы должны стремиться как к цели. Ибо лишь в этом случае, полагаем мы, наше стремление к благу имеет смысл. И поэтому же нередко восклицаем: ну покажите нам идеальное общество! Покажите, кто видел где-нибудь свободу?! Или: кто видел когда-нибудь действительно честного человека? Вот если покажете, тогда, пожалуйста, я готов быть честным. Кстати говоря, от русской литературы (в чем виноваты, конечно, и сами писатели) всегда ждали именно таких уроков и наставлений. <...> То есть считается, что возможна такая асимптота приближения к истине, существующей в мире, когда мы от менее истинного состояния можем прийти к более истинному и, наконец, к самому истинному. Или разумному. Но что это значит? Это значит, что у такой установки есть как бы оборотная сторона, связанная с подозрением или недоверием к самому человеку. Что человек всегда низок, готов совершить подлость и т.д. И следовательно, тот, кто понимает это, вправе моделировать и направлять человеческую жизнь к лучшему. Ведь сказал же кто-то: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества». А раз так, раз человек зависит от общества, от среды, значит, нужно менять среду.

Я бы назвал эту антикультурную установку высокой наукой низкого. Это и есть продукты хронически - параллельно с культурой - воспроизводящейся безграмотности и бескультурья. <...> Ясно, конечно, что бескультурье воспроизводится как постоянная тень культуры, потому что саму культуру можно держать лишь на пределе доступного человеку напряжения всех сил.

<...> Вообще, ум и глупость я бы различил так: глупость - это всё то, что думается само по себе. А ум - это то, что производится на собственных основаниях. Что я думаю сам. А это очень трудно - подумать самому. Для этого надо оказаться в каком-то поле, иметь силу на предельное напряжение своих возможностей. И держаться в этом усилии. И во-вторых, нужно иметь мужество. Потому что самое большое мужество - это мужество идти к тому, о чем в принципе нельзя знать.

<...> Это есть реальность, поступающая в тот самый момент, когда мы оказываемся «по ту сторону добра и зла». И мы должны иметь мужество встретить ее. Войти в эту реальность, став другими. А это невероятно трудно. Но в то же время, если что-нибудь происходит, то происходит именно так. Хотя может, конечно, и ничего не происходить. Вообще, ничего не случаться.

Вот, например, за те годы, что мы прожили (и вы, и я), мы уже убедились, что в нашей жизни практически ничего не происходит. То есть всегда что-то делалось, но ничего не менялось. Всё снова и снова повторялось. Почему? Потому что позади нас не нашлось или нашлось мало людей, способных пребыть - раз и навсегда. Пребыть, в смысле совершить поступок, в котором человек осуществился бы. Реализовал себя, став другим.

Страну, в которой мы живем, я бы назвал страной вечной беременности. Ведь это действительно некоторое адское состояние: никак не разрешиться от бремени. Или всё время разрешаться и никак не разрешиться. <...> Выход из этой ситуации возможен <...> только через выпадения в другой мир, через изменение самой почвы, которая рождает такое сцепление, само по себе неразрешимое. Это изменение почвы и означает перерождение. И тем самым разрешение от беременности. Иначе всё будет оставаться в состоянии добронамеренности. А в морали, этике нет добрых намерений. Потому что добро - это не просто желание или склонность к добру, а искусство. То есть точно сделанная вещь, независимая от намерений.

<...> В мире никогда не будет «чистой морали» или «чистой», бескорыстной любви как реальных психологических состояний.

<...> Но в мире, который гранично очерчен такого рода вещами, они могут случаться, причем только у людей, способных пребывать в состоянии усилия трансцендирования (трансцендировать - выходить за пределы. - М.Н.). <...> Повторяю, речь идет не о бытии какого-либо предмета, а о бытии трансцендирующего усилия, которое и есть огонь бытия у того, кто завоевал себе право и свободу самому понимать свое дело, возникающее по своим собственным законам.

<...> Иначе мы вообще оказываемся вне человеческого мира. То есть вне мира смыслов и тех феноменов, о которых сами же рассуждаем. Например, пользуемся словом «добро», находясь вообще вне сферы добра, пользуемся словом «мысль», находясь вне сферы мысли, двигаясь в принципе вне ее, и т.д. <...> Социальное, как и духовное, творчество возможно только при участии достаточного числа взрослых, неинфантильных людей, способных полагаться на собственный ум, не нуждающихся в том, чтобы их водили на помочах. Не зависимых от внешних авторитетов или инструкций, а имеющих мужество следовать внутреннему слову, внутреннему голосу. В Евангелии, кроме известных всем заповедей, которые философы называют обычно исторической частью Евангелия, если лишь одна действительная заповедь. Отец завещал нам вечную жизнь и свободу. То есть обязал нас к вечной жизни и свободе. Мы вечны, если живы, и нужно идти к тому, чего в принципе нельзя знать. А на это способны только свободные существа. И само это движение есть проявление свободы».

(Из лекции М.Мамардашвили, прочитанной в июне 1987 года в Доме творчества кинематографистов в Болшеве. Цитируется по: М.Мамардашвили. Как я понимаю философию. М., 1992. - С.365-375)

*Эвальд Васильевич Ильенков (1924-1979) - философ-марксист, много сделавший в разработке материалистической диалектики и проблемы идеального.

Следующая статья: Виктор БЕРДИНСКИХ. Блеск и нищета советской историографии (размышления историка)