|
Александр Подшивалов: Интервью с вятским членом французской международной ассоциации художников
- Как эволюционировал твой стиль в последние годы? - До 95-го года мои картины были более тяжелые, чем сейчас, даже по весу: такие краски, как ФЦ, ультрамарин, краплак, у меня преобладали. Потом я всё это изъял. Еще до Франции, в начале 95-го палитра у меня начала меняться, пошли светлые работы, радостные, веселые. А во Францию в 96-м съездил - процесс усилился, вплоть до 98-го года. А сейчас, на мой взгляд, вообще меняется всё, в том числе я начал делать миниатюры. - С чем связан твой крутой перелом 95-го? - Период тогда был такой - на грани, особенно 91-й, 92-й, 93-й годы - путчи и прочее, атмосфера - тяжелая. А 95-й - уже полегче, и в политическом отношении, и даже работы стали покупать побольше - это для художника тоже очень важно. - Франция - что это такое? - Юг Франции - это здорово. Там у них, конечно, тоже свои проблемы, но даже воздух - особый, не влажный. В тени - 30 градусов жара, а тебе не жарко, белую рубашку можно два-три-четыре дня носить, не потеешь. Комаров и других кровососов нет. Я бывал на Черном море, но Средиземное с ним не сравнить: более зеленоватое, и от избытка радости кажется, что морская вода не соленая, а сладкая. - Писал ли ты до Франции городские пейзажи? - Я давно их пишу. Но меня удивляет, что до сих пор наши художники пишут упавшие заборы, провалившиеся крыши, березки - ну, зачем еще и я это буду делать? Поэтому я ищу свой путь. Вот работа «Старое зеркало» - эта тема у меня аж с 96-го года. Однажды я задумался: а что такое старое зеркало? Что бы оно вообще могло видеть, если смотреть изнутри, оно же из поколения в поколение передается, да? В зеркало мы видим себя в прошедшем времени: чем дальше отойти от зеркала, тем больше времени уйдет на наше отражение. Идея-то пришла, а как ее сделать? Над этой темой работаю уже четыре года, и пока конца не видно. - Почему у вятских художников такие темные пейзажи? - Мне кажется, они слишком много красок смешивают. Раньше было 7 основных цветов, а сейчас продается 77 или 177, с разными оттенками. А поскольку краска уже в тюбике намешана, две-три краски начинаешь мешать, и, естественно, получается грязь. Потом, смотришь на работу - вроде бы по теням должно быть солнце, а я его там не чувствую. В основном у наших реалистов лучше получаются осенние, зимние пейзажи, а в летнем пейзаже - если еще там есть какое-то жаркое марево - всё до такой степени сближается по контрасту цвета, что если они пишут дерево в тени, то оно темнее, зеленее, а освещенная крона - светлее. Но при этом контраста просто нет. Нужно: теплый - холодный, теплый - холодный. Только тогда может получиться солнце. Это я так думаю, а они, видимо, думают по-другому, поэтому их пейзажи получаются какими-то вялыми. - Художник Михаил Мартынов в «Бинокле» N 9 говорил, что вятская художественная школа - это Харлов, Попов, Поликарпов, Плотников. Согласен ли ты с этим и как к ним относишься? - Если по большому счету, я считаю, что даже русской-то школы нету. Все-таки всё это пришло из Европы, даже иконопись и та из Византии. Мы ничего не знаем о нашем дохристианском искусстве, не знаем ничего о русских ведах. Но я точно знаю, что японцы, китайцы на пушечный выстрел к себе не подпускают, вот у них есть школа. А у нас всё слилось. Петр прорубил окно, и к нам хлынули живопись, архитектура и пр. Мне трудно делить на княжества: вот это русское, это немецкое, это французское. У искусства нет национальности. Ну, были русские художники - Шишкин, Врубель, Левитан... А вятская школа - что-то я не знаю такой. Как я отношусь к искусству Харлова, Попова, Поликарпова, Плотникова? Нормально, в принципе. И то, и другое может быть, ради бога. Но мне как зрителю-то это уже неинтересно, меня этим удивить-то уже невозможно. Почему? Ну, столько уж наворочено всего... - К какому стилю ты стремишься? - К своему. Я хочу быть ни на кого не похожим. Искусствовед Сверчкова назвала меня символистом, и она в принципе права. Я иду от символа: вот яблоко, что оно символизирует? Целомудрие, зрелость... Радуга - радость. Сирень - весна, возрождение. Люблю ее писать: «Январская сирень», «Дама с сиренью» и др. Меня хватает только до декабря: не люблю зиму. Вятка у нас светлая, радостная да и вообще хороший город. Солнышко выйдет, и я из окна вижу: желтый домик под лучами солнца превращается в белый. Ну, пусть я символист, я с этим не спорю, но хочется писать порадостнее. Людям сейчас живется тяжеловато, да если еще им тяжелую живопись, нудную, да с болотами и лягушками, что из этого выйдет? Я считаю, что я на верном пути. - Кто твои любимые художники? - Шемякин. Естественно, импрессионисты. Левитан. Врубель. Левитан - больше пейзажист, Врубель же увидел пень, а сделал Пана или там русского богатыря. Это художник, который больше идет от образа. Вообще, честно говоря, мне все нравятся. Каждый художник - для своего зрителя. Мало ли кто мне не нравится: Шилов или там Глазунов. Ну да, мне не нравится, когда прорисовывают бородавку и пуговицу одинаково. Какой смысл делать такую живопись, когда есть фотография? - С чем связан твой переход на миниатюры? С заказами? - Ну, кто такую маленькую купит? Под лупой-то ничего не увидишь. Это всё от усталости. Когда делаешь большие работы или среднего размера, скажем, метр на восемьдесят, от них тоже устается. Поэтому я и переключаюсь то на акварель, то рисуночки почеркаю, то миниатюрки поделаю, а они так завлекают, эти всякие миниатюрки-то, ух! Поэтому я как бы разряжаюсь с ними, коплю силы, чтобы на большие работы потом налететь. В картинах я мешаю акрил и масло, а в миниатюрах масла нет: акрил, акварель, темпера. Стараюсь ничего не продавать: последние два года я делал галерейку для себя, подкапливал свои работы. Конечно, возникает вопрос: на что живу? На шабашки всякие: к примеру, с Толей Пестовым делал планшеты... - А эта мастерская в гостинице «Центральной» у тебя откуда? - До этого у меня была мастерская в Доме Витберга, куда меня пустили Христа ради, но в 96-м году мне сказали: всё, извини, дорогой, нужно помещение... Куда деваться-то? Дома работать не могу. И тогда приятель привел одного человека, который посмотрел мою живопись и говорит: «Мне понравилось», - и через некоторое время меня пригласили в гостиницу и сказали: «Выбирай номер, переезжай и работай». Я выбрал. Ну, они - добрые и хорошие люди, несколько раз приходили, я им дарил работы, естественно. Они редко здесь бывают: у них дел невпроворот. А пофамильно - может быть, не стоит? У нас столько завистников, скажут: «Ага, подъехал к ним на цырлах!» Но это же без меня всё делалось... - Когда откроется твоя галерея? - Она, в принципе, никогда не откроется для широкого зрителя. Дело к старости: я хочу оставить что-то после себя, дочери составить не то чтобы капитал, а приданое: может быть, прикупить работы у кого-то из художников, кто мне нравится. Я думаю, со временем это не упадет в цене. Дочь выучилась на секретаря-референта, но работы пока нет. В коллекции - только мои работы: хочу их сохранить. А то продаем, продаем, а потом - ни работ, ни денег. У нас люди-то какие? Любят, когда побольше, получше, но подешевле. Но это же не арбуз, не ботинки, даже не машина. Это другое измерение. Когда покупаешь ботинки, просто выкидываешь деньги: через пять лет ботинки выбросишь. А живопись - повесишь и, возможно, с нею уже никогда не расстанешься. Во Франции я не видел, чтобы продавали живопись и графику по дешевке. А у нас авторские работы продают по цене репродукции! Это же беда! А ведь краски, кисти, лаки и особенно холсты уже приблизились у нас по ценам к европейскому уровню. - Что ты намерен предпринять, чтобы поднять цены на работы художников? - А ничего. Нам остается только ждать, когда средний класс созреет и накопит денег. Богатых на всех не хватит. Богатые - тоже со своими заморочками: зайдешь в офис, а там современная мебель, современный интерьер - и вдруг в нем реалистическая живопись в золоченой раме. Но в последнее время новые русские тоже начинают понимать, что это несовместимо. Да, они больше покупают реалистическую школу. Но попробуйте-ка с вятским пейзажем приехать в Москву - какой-нибудь москвич-покупатель вам обязательно скажет: «Я живу в Домодедово - и хочу купить пейзаж Домодедова». То есть отношение - как к наддиванным картинкам, которые дешевле повесить вместо ковра. В среднем классе уровень восприятия гораздо выше: учителя, врачи, интеллигенция - бедные, но всё равно тянутся. И понимающему человеку не жалко продать работу: он ее никуда не денет. Но нельзя дешевить ни в коем случае: наступит момент, когда тебя накушаются, и что делать? Менять технику? В живописи это не так просто. - Кто из вятских художников наиболее раскупаемый? - К примеру, Володя Метелев вообще здесь свои деревянные скульптуры не продает, всё увозит в Москву. У него уровень-то уже не вятский, а европейский. Здесь над ним хихикали, а там закупают. Если говорить обо мне, то я почти ничего не продаю и все-таки держусь на плаву. Во Францию пять акварелей послал, там продали все, в среднем по 70 долларов. Поскольку я член ассоциации художников департамента Од, у меня есть льготы: я оставил салону «Пиктор» свои работы, и по моему желанию салон может их показать на выставке или продать. Но я хочу забрать оттуда свою живопись, чтобы устроить здесь хорошую выставку. Мой юбилей уже состоялся, но я поздно спохватился: везде занято, всё оккупировали наши великие. А выставляться, скажем, в фотовыставочном зале на Воровского не хочется. - В этом году что-то много странноватых выставок. Давно уже не было выставок-открытий, сплошные мероприятия Союза художников... - Что такое у нас в прежние времена Союз художников? Кормушка. Роспись по области никому другому не поручалась, кроме избранных членов Союза. Заказы на живопись - только им. У нас единственная страна, где существуют эти - я даже не знаю, как назвать - заслуженные или застуженные. Застудились и гребут всё под себя. В других странах неважно, кто ты. Ну, представь: Шемякин - народный художник США. Смешно же, правда? Нет у них таких званий. Либо тебя знают, либо не знают. - Будешь ли ты вступать в местный Союз художников? - Нет. Я подавал заявление, но мне сказали, что его потеряли. А из Франции мне позвонили: «Тебе предлагают вступить в нашу ассоциацию художников. Согласен или нет?» Я говорю: «Давайте попробуем». То есть там не надо писать заявление. А у нас до абсурда дошло: надо написать бумажку, найти двух-трех человек, которые за тебя поручатся, потом тебя будут рассматривать, а ты выйдешь, как школяр, отвечать на вопросы, стоять перед этой толпой членов, председатели там, ну, как раньше принимали в комсомол. Это же беда. И вот эти люди сейчас хотят всё вернуть обратно. Для них не существует искусства: для них Малевич - никто, Ван Гог - никто, для них Шемякин - какой-то там фигляр, бегает тут перед нами, понимаешь... Конечно, я хочу вступить в Союз, но только не в этот. Чтобы пробиться в Союз, Коле Жолобову пришлось реалистичных коров рисовать. Это потом он стал писать синих коров, в ромашечку. - Изменится ли когда-нибудь к лучшему политика Вятского Союза художников? - Пока в правлении преобладают такие люди, как сейчас, перспектив не вижу. Я не понимаю, почему не брать молодых в Союз? Ведь нынешние руководители Союза когда-нибудь все состарятся. Вот прошла недавно молодежная выставка, и я уверен: то, что молодые хотели показать, они просто побоялись принести на выставком - мол, всё равно «зарубят». Судя по работам, это не молодежь, это старички-середнячки, нет у них дерзости, нахальства. Но я думаю, что молодые художники у нас все-таки есть. - Сколько мастерских или каких-то льгот, столько и членов. На всех рассчитано не было... - Вот видишь, во что всё упирается-то! А допустим, во Франции какие мастерские?! У художника есть место, где работать, и он работает. В Каркассоне я зашел к одному художнику: двухэтажный дом, внизу он продает работы, а вверху работает и живет. В Монтелье я был в маленьком доме у одной художницы - внизу мастерская, а на втором этаже она живет. Какие там льготы?! О чем вы говорите?! Ну, может быть, у нас это всё и от бедности, но скорее всего - от Совдепии. - Пошел бы ты расписывать Храм Христа Спасителя, как Харлов? - Нет. Во-первых, у меня не получилось бы, а во-вторых... Раньше, прежде чем писать что-то подобное, обязательно надо было приготовиться к этому, пройти пост. А ведь сейчас зачастую просто копируют то, что было сделано раньше. Скажем, я видел, как образ Николая Чудотворца писали старые мастера. А они-то откуда этот образ взяли? Чтобы этот образ ясно-то появился, нужны какие-то сверхусилия. А копировать можно до бесконечности. - Кто, по-твоему, лучшие художники в Вятке? - Самсонова давно не видел - посмотреть бы, что он сейчас делает. Отличный художник. Коля Жолобов, конечно. Толя Пестов. Саша Мочалов. Еще Борис Кир. А остальные куда-то потерялись: ни Феди Ширяева, ни... Сейчас нет М-Галереи, нет какой-либо другой независимой галереи, и не увидишь, чем художники занимаются, а раньше - раз, и выставка: пожалуйста, вот тебе на! - Ощущаешь ли ты как живописец угрозу конкуренции новых изобразительных технологий? - Я с этим вплотную не сталкивался. К тому же сейчас спрос на живопись старых мастеров не изменился, а наоборот, вырос. Посмотри, какие на мировых торгах цены. Я думаю, так и будет, по крайней мере, в ближайшие сто лет. Записал
Михаил КОКО
ПОДШИВАЛОВ А. Аркадьевич род. 13.10.1950 в Кирове в семье малярши-штукатурши. Закончил Кир. худ. уч-ще (1988, педагог по живописи - Н.Жолобов, по рисунку и композиции - Н.Зубарева). Работал оформителем в троллейбусном и Халтуринском парках, общепите, «Промтоварах», ЦУМе, ДСК. Преподавал шрифты в КХУ (1992-93). С 1993 - свободный художник. Персональные выставки: в М-Галерее (1995), во Франции (1996, 1998). Участник выставок в международном салоне «Пиктор» (Франция).
|
© журнал «Бинокль».
Гл. редактор: Михаил Коковихин , 2002-2004 Дизайн, верстка: Игорь Полушин, 2002-2004 |