|
Александр Клоков оценен по московскому счету Столичные гастроли вятского Театра на Спасской
В начале сентября в Москве прошли гастроли Кировского ТЮЗа - вятского Театра на Спасской. Как воспринимались спектакли вятчан столичной критикой? Вниманию читателей «Бинокля» предлагаются рецензия Александры ВАСИЛЬКОВОЙ (перепечатываемая из газеты «Культура» N 36), а также высказывания известных театральных критиков Александра СОКОЛЯНСКОГО и Татьяны ШАХ-АЗИЗОВОЙ (любезно предоставленные режиссером телекомпании «Вятка» Татьяной Халезовой).
Где таланты и где поклонники? В афише - два спектакля, оба поставлены главным режиссером театра Александром Клоковым: «Таланты и поклонники» и «Сара Кру». Два вечера не оставляло меня смешанное чувство томительной скуки и мучительного недоумения: зачем? Зачем было это ставить? Про что спектакли? Содержание пьесы Островского, надеюсь, напоминать не надо. Но, честное слово, если бы я не знала пьесы, подумала бы, что автор - так себе. А если бы не видела совсем недавно другую постановку (причем по телевизору, где любой спектакль многое теряет), подумала бы, что пьеса безнадежно устарела. В Театре на Спасской история выглядит так: актриса Негина (Наталья Сидорова) - начисто лишенная таланта и темперамента, но с большими амбициями девица, неизвестно почему решившая, что непременно должна блистать на сцене. Мелузова она не любит, потому что любить вообще никого не может. Так что драмы никакой нет. Она уходит от человека, к которому равнодушна, к другому, к которому не менее равнодушна, но зато он богат и обещает исполнить все ее прихоти по части выступления на сцене. И о чем, спрашивается, здесь разговаривать? Да нет, можно было поверить на слово, что Негина талантлива необычайно, но, к несчастью, в спектакле использована сцена из «Антония и Клеопатры», рассеивающая последние иллюзии на этот счет. И остаются только вопросы, на которые никто не дает ответа. Впрочем, современная песня, которую уныло спели актеры перед началом спектакля, и отчасти современные костюмы на отдельных персонажах, видимо, означали, что проблемы, затронутые в пьесе, вечны и неизменно волнуют нас. Но, сколько ни ломала голову, так и не поняла, почему декорация по большей части состоит из пластиковых занавесочек, что имел в виду лауреат национальной театральной премии художник Степан Зограбян? Почему у большинства персонажей настолько, мягко говоря, странные костюмы? Штаны на мужчинах таких оттенков, что невольно вспоминается полузабытый литературный эвфемизм «невыразимые». Великатов (Владимир Грибанов) с головы до ног затянут в серое и переливающееся, на руках черные перчатки, которые он не снимает, ни здороваясь с мужчинами, ни целуя руки дамам, а поверх перчатки у него, между прочим, еще и перстень надет. Но какая, однако, самая драматичная, значительная и вообще кульминационная сцена во всей этой истории? Представьте - та, где Сашу уговаривают выпить рюмочку. Честное слово, ехать ли ей с купцом Великатовым или остаться с бедным Петей, она решала не так долго и мучительно. И при этом актеры говорят не очень хорошо, временами вообще трудно что-нибудь понять, да еще сутулятся так, что все три часа, пока идет спектакль, с трудом преодолеваешь желание похлопать их между лопатками и как-нибудь развернуть им плечи. Что же, спросите вы, так совсем ничего и не понравилось? Нет, почему же. Понравилась Антонина Иванова в роли Домны Пантелевны и - поначалу - Анатолий Свинцов в роли Мартына Прокофьича, но к концу спектакля он начал переигрывать, что называется, «жать». Да и маловато двух актеров, чтобы целый спектакль вытянуть... Во втором спектакле, «Саре Кру» В.Ольшанского по повести Ф.Бернетт, - другой художник, Николай Шаронов. Эта декорация красива, хотя не более чем обозначает место действия. Но, кажется, на таком «драматургическом» материале ничего другого и сделать нельзя, хоть наизнанку вывернись. Да к тому же и накладка вышла - нижняя часть декорации установлена на поворотном круге, и как остановили его где-то к концу первого действия неточно, так и стоял дом до конца спектакля с огромной щелью, как будто действие происходит не в Англии позапрошлого века, а в наше время и показывают нам передачу о недобросовестных строителях и несчастных жильцах. Но это всё частности, хотя, конечно, и они складываются в грустную картину. Главное - так и не перестаешь терзаться тоскливым недоумением: кому всё это адресовано, в конце концов? С самого начала ясно, что богатая девочка Сара рано или поздно обеднеет, будет терпеть всевозможные обиды, а потом всех плохих накажут, а хорошие утешатся и, главное, получат наследство. Режиссер А.Клоков поставил много интересных спектаклей. О Кировском ТЮЗе (ныне - Театр на Спасской) шла хорошая молва. Что же случилось? Может, выбрали не лучшие для себя времена и поторопились на гастроли? Александра ВАСИЛЬКОВА
Александр СОКОЛЯНСКИЙ:
- Я нахожусь в сложной ситуации, поскольку мне, с одной стороны, хочется говорить о вещах достаточно важных, а с другой - избежать патетики. Уж чего я совсем не люблю сейчас, так это патетических высказываний, и, может быть, это то, что мне меньше всего нравится в тех двух спектаклях, которые я видел на гастролях театра Александра Клокова: это тот дополнительный заряд эмоций, который в нас насильственно вкладывает музыка, когда скрипка заставляет нас сострадать, когда какой-нибудь низкий басовый звук объясняет нам, что сейчас будет что-то очень тревожное или значительное. Можно быть подвижником, можно быть просто честным человеком и при этом сохранять ту внутреннюю тишину, тот покой, который стоит почти всегда дороже, чем любая громкая фраза. К сожалению, «Сару Кру» мне посмотреть не удалось, но Татьяна Константиновна Шах-Азизова, замечательный наш критик, сказала, что на «Саре Кру» она радовалась тому, как из этой, в сущности, до слюней сентиментальной истории удалось сочинить легкое, акварельное и умное театральное зрелище. Жалко, что я этого не видел. Разговаривая с Сашей Клоковым после представления «Талантов и поклонников» Островского, полушутя-полувсерьез я ему сказал, что он самым замечательным образом сохранил за каждым из главных действующих лиц его правду, его жизненную убежденность: мол, как я живу, так и надо. Права же, в конце концов, героиня этой истории, что уходит от своего студента и едет к Великатову, в сущности, на содержание, но на содержание на искусство. Но она права и в том, что отдает первую и последнюю свою честную ночь этому студенту - Пете Мелузову. Эти правды сталкиваются, этим правдам не всегда уютно друг с другом, а прелесть Островского заключается в том, что он немножечко свысока, с необыкновенным сказочным добродушием на это смотрит и говорит: «О, как люди-то живут! Но ничего... Стерпится-слюбится, перемелется - мука будет...» И всегда у него, кроме людей, умеющих устраиваться в этой жизни сильно и со вкусом, появляется персонаж, в жизни не слишком хорошо устроенный. Это в «Талантах и поклонниках», разумеется, когда-то владелец театра, ныне суфлер Мартын Прокофьич, человек, бесконечно преданный искусству и живущий только им и ради него. При этом живущий без крика: «Я служу Искусству!» Это замечательное свойство русского фанатизма: тихая упёртость. И мне кажется, она есть и у Александра Павловича Клокова. Он человек из породы мечтателей, бессребреников, тихих прекраснодушных фанатиков, с которыми, в отличие от распространенного вида фанатиков, очень приятно посидеть за столом и вполголоса обсудить хорошую новость, приятную книжку или свежие впечатления, какими бы они ни были. В пьесе Михаила Угарова «Газета "Русский инвалид" за 18 июля...» тот же самый Анатолий Свинцов, очень сильный актер, который играл Мартына, играет главного героя, и здесь опять-таки проявляется спокойная и не требующая дополнительных патетических взвизгов вера режиссера, нормальный тихий фанатизм мечтателя, бессребреника и человека, который видит смысл жизни в том, чтобы отдавать. О пьесе Угарова можно судить всяко, хотя он человек, безусловно, талантливый. Я понимаю, чем эта пьеса оказалась дорога режиссеру и театру. Я понимаю, что для режиссера Клокова было очень важно услышать и произнести близко к финалу тираду о том, что самое главное - не встревать в сюжет, не впутываться в историю, чувствовать себя человеком, живущим не наперекор течению, но и не вместе с течением, а как бы сам по себе. Вот это очень важно. У замечательного писателя Фазиля Искандера в романе «Сандро из Чегема» горцы-чегемцы говорят: «Вот все говорят: время идет. Куда оно идет? Существует время, в котором мы стоим». И конечно, время, в котором живут любимые герои режиссера, и время, в котором он по мере сил старается жить сам, это именно то время, в котором человек стоит сам по себе. Это обязывает к жертвам, к сокращению выразительных возможностей, если угодно. Последний, может быть, великий поэт, которого нам дала история в нашем веке, Иосиф Бродский не раз и стихами, и прозой повторял одно и то же: «...позволял своим связкам все звуки, помимо воя, перешел на шепот. Теперь мне сорок», - о том, что поэтический голос его со временем становится всё строже, всё тише и всё глуше. Когда-то это была птичья песнь, теперь это стала щучья песенка. Мы говорим о том, что сейчас на наших глазах кончается эпоха режиссерского театра, что смысл спектакля как таковой, та идея, за которой всегда и приходил зритель в театр 70-х и, наверное, 80-х годов, становится менее важна, чем то непосредственное удовольствие, которое мы получаем от актерской игры, от контакта с артистами, особенно если это знаменитые артисты. Кто знает, может быть, она и кончается. Но в любом случае продолжается то время, в котором мы стоим. Ну, и в конце концов, согласно легенде любая земля держится на трех праведниках. Возможно, режиссерский театр еще подержится, поскольку людей, верящих в него, верящих тихо, спокойно и упёрто, у нас сейчас явно больше, чем трое, и к их числу принадлежит Александр Павлович Клоков.
Татьяна ШАХ-АЗИЗОВА:
- Я помню свое первое знакомство с Кировским ТЮЗом: это была «Снегурочка», один из первых спектаклей Александра Клокова, спектакль совершенно неожиданный. «Снегурочку» обычно ставили как сладкую сказку, как бы оперный вариант, а поставить настоящую драматическую историю не получалось. Я увидела очень странный спектакль, суровый, перенесенный в ту давнюю эпоху, что-то типа «Весны священной» - языческие времена, жестокие, темные, и среди этого - совершенно реальные люди, очень нервные, озабоченные нынешними заботами, какие-то узнаваемые. Это было еще более удивительно: казалось бы, должны быть какие-то или условные фигуры, или сказочные персонажи. Потом я поняла, что это принцип Клокова. Этот режиссер - гораздо более сложный, чем мы привыкли о нем думать. Мы знаем: он - режиссер хорошей школы, двойной школы - музыкальной и драматической, у него прекрасные учителя: его педагог - Мария Кнебель, он принял театр из рук Алексея Бородина и во многом, мне кажется, продолжает традицию Бородина, то есть традицию психологического театра, вместе с тем остающегося театром в полном смысле слова. Он любит пространство сцены, работает с лучшими художниками и всё равно полностью сосредоточен на актере. Вот такой есть контраст в его спектаклях, который не все улавливают и я тоже не сразу поняла. Я буду говорить о спектаклях двух видов. У Клокова есть спектакли на большой сцене, с прекрасным оформлением, с размахом: «Снегурочка»; знаменитый «Эквус», который привозили в Москву; «Чайка»; «Бесы» -настоящий сценический эпос. Конечно, Клокову повезло работать с такими крупными художниками, как Бенедиктов, Шаронов, Данилов, и видно, что он не боится пространства сцены и ему доставляет удовольствие простор, воздух на сцене, он выстраивает атмосферу, любит мизансцены - не затейливые, как сейчас иногда принято, а выразительные, которые удобны актеру и несут смысл. Словом, это режиссер большого пространства. Вместе с тем это режиссер-копатель, психолог, очень кропотливо, подробно работающий с актерами. Вот в эти спектакли-панорамы с красивым, иногда символическим, как в «Эквусе», оформлением были вписаны люди будней, очень трезво увиденные, со сложными судьбами и характерами, и это мне сначала казалось противоречием. Я думала: какой сложный и непонятный этот Клоков, внешне такой лирический персонаж, немножко Пьеро, нервно-поэтичный, застенчивый молодой человек. Казалось, он должен любить на сцене иллюзию, сказку, а у него аналитический взгляд. Потом я поняла: это действительно его принцип и такова его режиссура, таков его театральный мир: обыкновенные, реальные люди, которые вписаны в огромный, иногда пугающий, поглощающий их мир. В «Эквусе» на сцене - почти мифологическое пространство, и ждешь, что появятся какие-то условные фигуры. Но люди были обычные. В «Чайке» поначалу мне казалось, что таков чеховский контраст: люди - маленькие, суетные, а кругом - прекрасный загадочный мир, которого они недостойны. Но потом в течение спектакля они как-то вырастали, и в конце это было уже единое пространство. Но Клоков ставит не только на большой сцене. Мне кажется, особенно легко ему дышится на малой сцене. У всех нас, кто давно знает этот театр, есть свои пристрастия. У меня там тоже есть любимый спектакль - «Сторож», пьеса Пинтера. Вообще я - большой приверженец малой сцены: там легко дышится актеру, он не может там сфальшивить, и смысл происходящего ни актер, ни режиссер не могут ни за что спрятать. Зритель смотрит актеру в глаза, и происходит самое душевное общение. Не все режиссеры это любят, не все этим владеют, это очень сложное испытание, может быть, более сложное, чем на большой сцене. «Сторож» - это судьбы трех людей, кстати, прекрасно сыгранные. Мне кажется, что вот эта мужская основа труппы - опора режиссера. В «Стороже» - три артиста: Королевский, Коровин, Свинцов. Где бы я их ни видела, всегда ощущала, что они - опора этого театра, носители его главного начала. Это психологические актеры, которые не боятся самых сложных заданий и очень разные: сильный, темпераментно мощный актер Свинцов, он очень сложно и даже страшно играл сторожа; и Королевский; такой духовный, странный, немного несчастный герой Коровина. Потом я Коровина увидела в «Гамлете» - это было логично: мне кажется, он выражает сомневающуюся часть души режиссера. Наверное, сам Клоков наделен этим гамлетовским началом: он человек застенчивый, интраверт, погружен в себя, не любит исповедей, никогда не спорит с критиками, выслушивает, но потом всё равно делает по-своему. «Сторож», который я видела раза два или три, стал камертоном театра. Надо сказать, что у Клокова спектакли неровные - и не только между собой, но и внутри себя. Контраст большого, сложного мира и точно прописанных человеческих судеб не всегда получается, иногда актеры не выдерживают нагрузок на большой сцене. Это в общем беда знакомая: даже самые крупные режиссеры иногда уходят на малую сцену. Возьмите хоть нашего московского Каму Гинкаса: он режиссер в высшей степени психологический и всё равно предпочитает сосредоточиться на малой сцене, где смысл и контакты - всё это яснее и надежней. Вместе с тем то, что нарабатывалось на малой сцене, потом могло сказаться и на большой. На малой сцене оттачивалось чувство актерской правды. Иногда она растворялась на большой сцене, иногда сохранялась. «Бесы» - огромный спектакль, трудный для публики своей величиной, но мне из него больше всего запомнились актерские островки. Замечательно играла Ставрогину Ольга Симонова, прима старшего поколения театра: в ее исполнении это законченный тип русской женщины с трудным, крутым характером. Многих помню: и того же Королевского, и Коровина - актеров очень интересных. Наверное, у них большое будущее, потому что Клоков любит ставить хорошую литературу. Конечно, в театре есть свои проблемы. Судя по московским гастролям, немножко страдает ритм: спектакли кажутся затянутыми. Вероятно, нам в ваши северные ритмы трудно встроиться. А потом, это театр тонких душевных движений, театр не показной, актеры очень искренни, они иногда не могут преодолеть себя, наиграть. В этом плане «Таланты и поклонники» - показательный спектакль: что прочувствовано, то и отыгрывается, а что не нажито - проходит пунктиром, эскизно, иногда даже не доходит. Трудно винить актеров в такой мере искренности, хотя могли бы поверху наиграть, показать: пьеса броская, но это тихий спектакль и тоже, может быть, не до всех доходит, но Клокову важнее передать интонацию. Это театр интонации, а не броского жеста. Поэтому им трудно, конечно, жить, особенно в нашей действительности, со всем тем, что окружает нас: и не только телевизор, а вообще среда, или, как говорится, эстетический обиход. Обиход - не для исповеди. Раньше я часто бывала в вашем городе. Театр на Спасской очень вписывается в Вятку: это тихий, несуетный город, непоказное достоинство на каждом шагу. Посторонние люди с вами общаются тихо, заинтересованно, искренне - вам всё объяснят, покажут, как пройти. Хорошо, что в Вятке есть такой театр, театр-дом. Александр Клоков вписывается в ауру вашего города. В южном городе ему было бы труднее: там нужен другой режиссерский темперамент. А здесь - я не знаю, как он себя чувствует, но раз он столько лет в городе, значит, неплохо. Мне кажется, его в Вятке ценят.
|
© журнал «Бинокль».
Гл. редактор: Михаил Коковихин , 2002-2004 Дизайн, верстка: Игорь Полушин, 2002-2004 |