Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

Уголовник Сорокин

посадил «Голубое сало» на навозной куче советской литературы

В конце апреля уголовное дело против писателя Владимира Сорокина было прекращено главным управлением ГУВД Москвы «за отсутствием состава преступления». За полгода до этого в октябре 2002 года журналист «Бинокля» Олег Прохоренко встретил писателя в Берлине.

Сорокин в здании Берлинского «Литературного коллоквиума»

В «Литературном коллоквиуме» - небольшом особнячке на окраине Берлина - в этот октябрьский вечер было не продохнуть. Приглашенные журналисты крупнейших немецких газет, приближенные и просто читатели ждали писателя Владимира Сорокина. Из-за московских событий с уголовным делом за распространение порнографии и уничтожением его цитатника в пенопластовом унитазе - здесь на Западе он воспринимался преследуемым инакомыслящим. А в Германии, как и у нас, таких писателей любят.

Великан растаял

Слегка заикаясь от волнения и делая большие паузы, писатель прочитал часть своего нового рассказа «Хиросима», который уже в полном варианте с красивыми интонациями и без тени заикания перевели для немцев. А потом рассказал о том, почему ему, писателю Сорокину, так дорог тот отрывок из «Голубого сала», в котором нашли порнографию:

- Этот роман я воспринимаю, как некое прощание с советской литературой, которая умерла безвозвратно, но дух которой еще парит над нашей Родиной. В принципе, советская литература была таким громадным замороженным великаном. И он был таким высоким, что его было видно даже с берегов Рейна. И этот великан стоял прямо до тех пор, пока работал советский холодильник. Как только он сломался, всё стало очень быстро загнивать. И сейчас это уже такая невысокая куча, на которой растут красивые цветы. И, может быть, один из этих цветов и есть «Голубое сало». В романе я как бы разрушаю все советские мифы, которые вошли в меня с детства, и, в общем, этот роман - прощание с советской юностью.

Сначала вопросы Владимиру Сорокину по регламенту должен был задавать известный в Германии писатель Инго Шульце, знакомый с русским языком и русской литературой еще со времен ГДР:

- Не относится ли прощание с российской действительностью к каждому твоему произведению?

- Каждая книга - это прощание с чем-то, что уже не вернется и попытка остановить время. Дело в том, что я не могу заниматься самоинтерпретацией, потому что нельзя посмотреть на себя со стороны. Я думаю, что писатель может только догадываться о чем-то. И, мне кажется, именно в «Голубом сале» я попрощался со всем.

- Ты сразу хотел стать писателем? Почему Владимир Сорокин начал писать в 20 лет?

- В литературный процесс я просто упал, как в какую-то яму. Я считаю, что литература - это наркотик. Это тот наркотик, без которого пока не могут обойтись ни читатели, ни писатели. И мне кажется, главное, чтобы этот наркотик был очень-очень чистым.

- Что же для тебя тогда красивое, поэтичное?

- Что такое красота? Я не знаю до сих пор, что это такое. Мы ведь не знаем, что такое страх, потому что страх гораздо старше нас. Это относится и к красоте. Поэтому в литературе для меня нет плохого и хорошего, лжи и правды - есть только красивое и некрасивое. А что это такое - я не могу сказать.

- Из «Нормы» (этот роман Сорокина стал первым, изданным на немецком языке - О.П.) развиваются очень многие аспекты в других романах. Есть в них что-то сходное с твоей жизнью?

- Мне кажется, каждый писатель всю жизнь пишет вариации на одну и ту же тему. И у каждого писателя можно найти это. Например, у Тарковского в фильме «Иваново детство» можно найти мотивы поздних фильмов. Наверное и в «Норме», как в первой книге, всё есть.

- 1989-91 годы стали для тебя концом цензуры?

- Я всегда писал только для себя. У меня есть только моя внутренняя цензура - она никак не связана с внешними обстоятельствами. И есть лишь только одно желание - писать так, чтобы я получал удовольствие от этого. Наверное, самое страшное для меня - роман на заказ.

Процесс

- То, что против тебя возбудили уголовное дело, сильно на тебя подействовало?

- Вообще меня это тогда, когда было написано, не очень удивило. Это голос из кучи, оставшейся после сгнившего великана. У нас есть такие критики, которые очень хотят, чтобы писателя посадили в тюрьму. Это во многом следствие того, что в литературе Россия - централизованная страна. Читатели до сих пор верят в то, о чем пишут в книге. И они до сих пор так же переживают убийство в романе, как в жизни. Поэтому когда «Идущие вместе» подали на меня в суд и было возбуждено уголовное дело, я представил себе как мог бы выглядеть разговор между следователем прокуратуры и мной:

« - С какой целью на 152 странице романа описан половой акт между Сталиным и Хрущевым?», - или: « - С какой целью на 218-й странице умирает 14-летний ребенок?»

Можно вполне представить себе такой разговор. Это чистый Кафка. Это трудно представить себе на Западе - такое следствие, но если б я не отказался от дачи показаний, я бы оказался в положении персонажа «Процесса» Кафки.

- Что бы с тобой было, если бы в 1989 году ты был диссидентом?

- На самом деле это могло случиться только сейчас, потому что, мне кажется, по-настоящему интересоваться литературой власть начала только тогда, когда наступила оттепель в России. Сейчас же в России начинается мягкая политическая зима. И когда очень сильны консервативные настроения, народ начинает читать литературу. За последние 15 лет, когда была эта горбачевско-ельцинская весна, власть практически не интересовалась литературой и литераторами, потому что жизнь была интереснее этого. Сейчас, когда в России нет сильных политических потрясений, страна погружается в зимнюю спячку, как медведь зимой засыпает. Литература - это те самые сны, которые видит этот медведь. Именно сейчас власть начинает читать литературу и ревновать читателя к писателю. Во времена Ельцина такой процесс был бы невозможным.

- Ты описываешь ситуации, очень похожие на анекдоты. В России до сих пор существует культура анекдотов?

- Есть много анекдотов, но у меня на них плохая память. Сейчас кончается очень большой эпос анекдотов о новых русских и появляются анекдоты о новых чиновниках и новых яппи.

За пиар не возбуждают

Наконец, диалог двух писателей закончился, и задать вопросы смогли присутствующие на встрече:

- В ситуации, когда твои книги расходятся по стране десятками тысяч, когда ты в шорт-листе на Букеровскую премию, действия «Идущих вместе» напоминают хорошо продуманную пиар компанию. Ты можешь это опровергнуть?

- Возбуждение уголовного дела в России - это не пиар, это возбуждение уголовного дела. Если бы его не было, наверное, это был бы пиар. Но очень неприятно, когда твои книги уничтожаются в центре Москвы. И я, в принципе, не нуждаюсь в черном пиаре. Мое «Голубое сало» и без того хорошо продавалось и продается.

- Писать же невозможно, когда постоянно обыски? Может быть, стоило выехать куда-то?

- Нет, обыски, во-первых, были не у меня, а у издателя. И потом, я старался работать, чтобы довести до конца договор с Большим Театром, с оперой - это очень сложные вещи. И, в общем, слава Богу, я дописал либретто, совсем недавно закончил его. И сейчас композитор пишет музыку. Будет очень трогательная опера.

- А ее не могут сорвать?

- Есть договор с Большим Театром, и те, кто проводят обыски, к постановке не имеют никакого отношения. Если эта опера понравится Большому Театру, они ее поставят, если не понравится - она там не пойдет.

- Что стоит за этими процессами с тобой, Баяном Ширяновым, Виктором Ерофеевым?

- Это все взаимосвязано, и за этим стоит попытка введения новой цензуры.

- Почему-то только подается она «с низов».

- А это же специально умно делается, ведь какой дурак будет сверху подставляться? Он тут же потеряет весь свой имидж и политический рейтинг. А тут как бы инициатива снизу. Они по-тупому просто покупают молодежь за пейджеры, за футболки, за говно всякое, за идею. И у них много денег. Их финансируют какие-то олигархи, которые как бы должны Кремлю. В общем, там денег много, но очень мало мозгов. Можно было бы это сделать гораздо изящнее.

- Контрпроцесс, который вы инициировали, - эта тема закрыта и исчерпана или вы будете продолжать настаивать на своей правоте?

- Пока в двух инстанциях мы проиграли, но есть еще Верховный суд. Сейчас вот подали туда.

- Откуда такое знание немецкого языка? Учил его раньше?

- Нет, я его специально никогда не учил. Просто жил год в Берлине на ДААД (Немецкая служба академических обменов, предоставляющая стипендии в том числе и иностранным писателям. Весь 2002 год, например, в Берлине жил на эту стипендию писатель Виктор Пелевин - О.П.). Глупо было бы здесь говорить по-английски.

- Так же, как Виктор Пелевин сейчас?

- Да. Ему тоже принесли эти козлы мешок его книг назад. В общем, тоже неприятно, конечно. Они пришли к нему домой, как бы вернуть «вредные» книги. Со штампом «Возвращено».

Олег ПРОХОРЕНКО