Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

А.Драченков на фоне своего проекта “Автографы. Три поколения” (фестиваль «Pro зрение»)

ДРАЧЕНКОВ Андрей Павлович род. 13.10.1967 в Кирове в семье военного и врача. Кировское худ. уч-ще (1987, у П.Вершигорова). Служил в ракетных войсках в Казахстане (1987-90). Московский полиграф. ин-т (1998). Работал в московских дизайнерских фирмах. Вернулся в Киров в конце 90-х. Сейчас - учитель рисования в Вятской православной гимназии. Жена - завуч гимназии. Пристрастия: Лесков, Шмелев, Шукшин, Дерен, Серов, Самсонов, Лобовиков, Сара Мун, Александр Самойлов, Антониони, Феллини, Тарковский.

Андрей ДРАЧЕНКОВ: «Я выстраиваю иерархию»

Интервью вятского фотографа

- Какого рода фотография Вам не близка?

- Когда я жил в Москве, я посещал фотовыставки, но мне казалось, что люди, делающие это, живут в каком-то другом мире, который они сами пытаются создать. Очень часто мне казалось, что фотографы начинают специально провоцировать ситуации, вокруг которых развивается действие их фотографий, а само искусство при этом отходит на второй план. В этом - опасность: фотография становится настолько широкой, что под ее личиной происходят вещи, которые к самой фотографии отношения не имеют.

На одной московской выставке, куда были привезены работы первых величин фотографического мира, меня шокировало, что кто-то из наших фотографов представил серию, где он снимал девчонок на кладбище и на фоне похорон. В этом есть смакование греховного - и это отталкивает. На фестивале «Pro зрение» такого отторжения у меня не произошло. Хотя были, конечно, кое-какие моменты, которые не греют душу. У Мамышева проект «Любовь Орлова» - очень сильный, добротно сделанный, но когда мужчина переодевается в женщину, всё равно это шаг в сторону, некая болезненность, что-то нездоровое. Хотя сделано красиво, элегантно, тонко, с юмором, но сама изначальная идея - трансвестизм - настолько кричит, что по громкости затмевает все плюсы. Неприятно как раз то, что это сделано шикарно.

- Если Вам не нравится Мамышев из-за трансвестизма, то вряд ли понравился француз д'Агата, снимающий проституток и наркоманов?

- По крайней мере, у д'Агата чувствуется трагизм. Это некий репортаж. Фотограф, может быть, исходил из того, что он обязан показать то, что существует. Иногда художник пытается сдёрнуть пелену, которая закрывает тайну, страшные стороны жизни. Мне кажется, этот трагизм, напряжение у него получились, и в этом смысле он достаточно честный художник.

- Как Вы отнеслись к проекту Петлюры и Буйвид «Империя в весях»?

- Эти фотографии мне показались вялыми: большой размер, пафос - как будто люди подняли ногу, чтобы шагнуть, но что же дальше? Я посмотрел - и всё: за кадром ничего не осталось.

- Как Вам бомжи Игоря Макаревича, упакованные в одноразовые тарелки?

- Мне не понравилось. Человек наблюдал за помойками и фотографировал, как нищие бедолаги роются в баках, - даже сам факт мне неприятен. Ведь эти люди не знают, что их фотографируют, и не хотели бы этого, а уж тем более чтобы их показывали на выставках. Уже в этом есть некая неправда.

- Что Вам понравилось на фестивале?

- Понравился проект «Один дома» Татьяны Либерман: простая идея, но интересно рассматривать. Понравились фотографии Дарзака, где он снимал людей с высоты: некоторые фотографии - просто супер. Может быть, если бы фотографий было меньше, его проект смотрелся бы выгодней. Кроме того, мне давно нравится Игорь Мухин: он мастер, у него есть свое лицо. Понравились питерские ребята: Александр Китаев с тонко сделанными пейзажами на желтой бумаге - просто попадание в «десятку». Понравились лаконичность и глубина Роланда Штельтера - через скупой пейзаж он передаёт душу города. Порадовал Алексей Орлов - его неожиданно оптимистичные «Фрагменты» остались в памяти.

- Правда ли, что в современной фотографии человек рассматривается с позиции стороннего наблюдателя, человек исчезает, от него остаются лишь старые вещи и цифры?

- Может быть, действительно в современном искусстве появляется какая-то холодность. Но я бы хотел за себя чуть-чуть оправдаться. У меня проект назывался не «Три поколения цифр», как было написано на табличке, а «Автографы. Три поколения». Мне хотелось, чтобы за этим изображением цифр чувствовался человек. Проект начинается со знака бесконечности - этот знак неожиданно мне открылся на заборе. За каждым изображением цифр стоит человек, который оставил автограф: он жил в каких-то традициях, в своем мире, и каждый из этих миров может быть выстроен в ряд от нуля до девяти. Так получились три поколения.

- Но людей-то уже не осталось, от них остались одни автографы...

- Нет. Люди все живы. По большому счету, человек не умирает: тело умирает, душа бессмертна. В «Вятском Наблюдателе» по поводу фестиваля написали: «Люди смертны, а вещи вечны». Я бы сказал наоборот: мир вещественный постоянно изменяется, и рано или поздно всё проходит, а человек, его душа бессмертны. Когда я напечатал последнюю из фотографий проекта, я их показал священнику Андрею Кононову. И он прочитал мне свое стихотворение:

Перед числом благоговею,
И никому не разгадать
Законов темную аллею
И уравнений благодать.
Есть бесконечность в единице,
В нуле - овал небытия.
В  арифметической таблице
Строй вечности читаю я.
Число пророчит о началах
Иных миров, иных веков.
И ты напрасно не считала
Углы осенних облаков,
Ступеньки лестницы на пристань,
Столетья наших дел и встреч,
Щелчки невосковых смолистых
И тающих церковных свеч.
А мне открылось в этом счёте,
Чего никак не сосчитать:
Как душу не отнять от плоти,
Тебя от сердца не отнять.

Когда я занимался этим проектом, я варился в собственном соку, снимал, печатал, много сил и средств уходило, и я думал: а зачем я всё это делаю? Порой мне казалось, что это действительно какие-то холодные вещи. А после разговора с отцом Андреем я подумал: вещи не вечны, но в них остаётся тепло человека, и человеку дано преобразить мир.

- У одного из авторов питерского проекта «Memento mori» Андрея Чежина фотография трактуется как часть похоронного ритуала. А Вы считаете, что фотография - часть бессмертия?

- В искусстве всё - на «чуть-чуть». Чуть-чуть - и можно свалиться в бред, в бессмыслицу. А еще чуть-чуть - и в вещах появляется второе дыхание. На фестивале один швед уложил свои фотографии на пол под стекло, объяснив это тем, что раньше он фотографировал на католических кладбищах, его интересовало: что остаётся после ухода в мир иной, как другие люди составляют себе это ощущение? А потом так получилось, что и его фотографии стали ветшать. То есть почему он под стекло их положил? А потому, что всё в материальном мире проходит, и памятники разрушаются, и фотографии памятников тоже в свое время разрушаются, и зритель может сам увидеть движение тленной материи. Размышления над этим могут подтвердить: если человек не будет верить, что душа бессмертна, тогда во что же верить, если то, что, казалось бы, должно сохраниться, и то ветшает?

- Что для Вас сегодня главное и актуальное в искусстве фотографии?

- С одной стороны, безусловно, фотография как самодостаточный вид искусства позволяет человеку выразить себя, донести до других невысказанную словами мысль. Но, с другой стороны, хотелось, чтобы фотография осталась фотографией, а не была бы спекулятивно раздёргана на какие-то, порой абсурдные проекты.

- Смогли бы Вы вспомнить Ваши фотопроекты 90-х и начала 2000-х?

- Осознанно я начал заниматься фотографией недавно. Из законченных проектов - только «Автографы». Интересной была работа с Натальей Таран: мы выставили проект "Воздух времени". Талант Натальи в том, что она, изменяя только прическу, находила типажи людей, которые реально живут не в сегодняшнем, а в своем, том еще, времени. Каждый человек живет в стиле своего времени: у кого-то это выражено ярко, у кого-то не очень. Это личное время подчас выражается не в одежде и макияже, а в чем-то более тонком и неуловимом. Так в нашем проекте появились гимназистка, поэтесса Серебряного века, послевоенная медсестра...

- Какие еще проекты намечаются?

- Один называется «Окна»: я снимаю и в помещениях, и на улицах, но не пытаюсь за кем-то следить, а, нажимая на кнопку, стараюсь даже не смотреть в кадр. А потом уже, когда появляются «контрольки», идёт жёсткий отбор.

- Какая стилистика сегодня побеждает - эклектика постмодернизма или новый моностиль?

- Тут нельзя заужать. Безусловно, важна какая-то идея, которой подчинено всё остальное. Мне ближе минимализм, умение отказаться от всего лишнего ради ясной идеи. Компьютер сейчас стал доступен, и любой человек может сделать любое серьёзное дело. Но поскольку компьютеров больше, чем талантливых и образованных людей, очень часто вокруг себя мы замечаем ужасные ляпсусы. Берёшь в руки книгу, сделанную еще в докомпьютерной старой технологии, и в большинстве случаев она добротнее, увереннее по дизайну, чем новая.

- Постмодернистская эклектика и шла как в раз в новой технологии?

- Да. Сразу же стало возможно всё: стали делать заведомо битые шрифты, коверкать изображения - пошли по простому пути ломки, мини-революции. Но мне кажется, сейчас ситуация выправляется: хороший дизайн - продуманный, лаконичный - всё равно людей привлекает.

- Согласны ли Вы с тем, что работаете в традиции поп-арта, в частности, Уорхола, который, например, тиражировал изображения Монро или банок из-под супа «Кемпбел»?

- Повторюсь: в искусстве понятие «чуть-чуть» играет очень важную роль. Чуть-чуть - и уже совсем другое. Мне бы не хотелось, чтобы была прямая аналогия с Уорхолом. Уорхол из простых, обыденных вещей создавал антураж произведений искусства, когда эстетизация обыденности - самодостаточное явление, то есть любую вещь можно сделать идеалом, за который будут платить большие деньги. Но я шёл другим путём: пытался выстроить некую линию - всё-таки у меня не любые выхваченные вещи или цифры, а это концентрации. Именно цифра - в отличие от любой вещи - наиболее абстрактный знак, который в себе заключает очень многое. Греки видели через числа Божественные начала, загадку бытия. Короче, я выстраиваю некую иерархию. А если бы я сделал: 1, 1, 1, 1, 1, это было бы ближе к Уорхолу.

- Сейчас Вы будете выстраивать иерархию окон. Можно сделать, допустим, серию стульев и прочего. Так и делают некоторые, судя по фестивалю "Pro зрение". Что Вы еще собираетесь выстроить?

- Мне больше всего не хотелось бы тиражировать этот приём. Самое сложное - сделать вторую работу: да, хочется сохранить себя, но не хочется сделать продолжение первой работы. Не получится - так не получится: всё-таки фотография для меня - большая роскошь, как вообще любое творчество. Возможность заниматься творчеством - подарок судьбы.

Прежде всего мне хотелось бы закончить задуманные и начатые проекты. Еще у меня есть тема, которую я несколько лет пестую, - проект с пуговицами. Пуговицы - такой элемент человеческой одежды, про который батюшка, посмотрев мои фотографии, сказал: «Пуговицы делают человека человеком, у животных - пуговиц нет». В институте я делал дипломную работу «История пуговицы в России». По пуговицам можно проследить время, эпохи, реформы, исторические нюансы. Но здесь меня интересует человек и его пуговицы, и мой подход - проследить отношение к пуговице как к чему-то близкому, связанному с руками владельца. Я фотографирую пуговицу на руках того человека, которому она принадлежит.

- Как Вы относитесь к Владимиру Куприянову, у которого учились?

- Владимир Куприянов для меня - очень спорная фигура. На тех выставках, где я видел его работы, я с ним сильно не соглашался. Но благодаря ему я, может быть, начал заниматься фотографией. Когда я учился в «полиграфе», он - при всей его жёсткости - настолько нас умел зажечь, преподнести всё очень необычно, что я с основного предмета перешёл учиться к нему. Он даже не преподавал, а просто жил. Потом мы с ним время от времени встречались, и я благодарен ему, что он откровенно говорит всё, что думает о тебе, о твоих фотографиях - без скидок. Насколько я знаю, он много сотрудничает с Западом, участвует там в выставках, но это, мне кажется, не собственно фотограф, а, скорее, мыслитель, и через фотографию он передаёт свои мысли.

- Куприянов и повлиял, что Вы из художника переквалифицировались в фотографа?

- Повлиял в комплексе сам институт: у меня голова развернулась на сколько-то там градусов. До института живопись для меня была главным делом, но после «полиграфа» я уже абсолютно не занимался живописью: занимался шрифтами, дизайном, фотографией. Мне даже не верится, что это произошло.

- Используете ли Вы интернет и цифровую камеру?

- У человека всегда под рукой есть всё, что ему нужно, чтобы создать то, что он хочет. Я в этом уверен. Поэтому не задумываюсь, есть у меня цифровая камера или нет. Мир идей первичен, а мир вещей вторичен. И если вопрос решится на более высоком уровне, то всё, что нужно, само собой появится. Хотя я не против вещественного, но тут есть иерархия. Всё происходит в голове. Если там сложится, Господь даст силу и как-то воплотит.

- Ваш основной заработок - от преподавания в гимназии?

- Честно говоря, я не знаю, где у меня основной заработок. Бывают иногда и коммерческие работы. В прошлом году я получал стипендию от Министерства культуры. Дизайном перестал заниматься, я не компьютерный человек. Уехав из Москвы, я понял, что в Вятке за идеи не платят. Мне кажется, невозможно совместить творчество и коммерческие работы. Когда я вернулся в Вятку, всё стало обретать ясные очертания. В Москве многое для меня было непонятно и сложно: там всегда есть соблазн продаться. Ты сразу же об этом думаешь, начиная какую-то работу. И это губит, съедает душу. А в Вятке этого соблазна нет. Для творчества Вятка - самое идеальное место.

Михаил КОКО

Следующая статья: Валерий ГАГАРИНОВ и Юрий ЕВЛАМПЬЕВ: Вятка, Чебоксары и «Pro зрение II» (диалог вятского и чебоксарского фотографов)