Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

Светлана прочла «Бинокль», который прочел Ардашева, который прочел Пушкина

Отклик читателя на статью С.Сырневой «Перевернутый "Бинокль"» («Эфир» 31.08.00)

Перевернутый «Бинокль» (...) Система линз «Бинокля» оказалась настолько причудливой, что непредвзятый читатель теряет все привычные для него этические и эстетические ориентиры. Заглянем в шестой номер журнала, открывающийся рецензией Елены Беляевой на любительский спектакль Юрия Ардашева «Моцарт и Сальери». (...) В основе постановки - одноименная пушкинская маленькая трагедия. Режиссер осовременил ее, придав героям черты двух провинциальных спивающихся музыкантов. По ходу действия один отравил другого алкогольным суррогатом. Сюжет свелся к обыкновенной пьяной разборке. Но Е.Беляева именно в этом и видит достоинство спектакля. Дескать, не сразу и поймешь, «то ли Пушкин сочинил сюжет, то ли Веничка Ерофеев» (автор алкогольной поэмы «Москва - Петушки» - С.С.). К великому удовлетворению рецензента, в ардашевской постановке неясно, кто кого отравил, стало быть, посрамлена пушкинская формулировка «Гений и злодейство - две вещи несовместные». «Сегодня всё поставлено под сомнение, - резюмирует Е.Беляева, - всё спорно и относительно... Добро и зло, гений и злодейство перестают восприниматься как противоборствующие альтернативы». Вот те на! Почему же при Пушкине нельзя было «всё поставить под сомнение»? Потому что г-жа Беляева еще не родилась? Главное условие существования искусства - разделение понятий добра и зла. Без этого разделения искусство в принципе не может существовать, о чем говорит и Пушкин в своей маленькой трагедии «Моцарт и Сальери». Однако Пушкин для «Бинокля» уже не авторитет. (...) По традиции, заимствованной у «Вятского наблюдателя», «Бинокль» неплохо подготовился к юбилею нашего земляка, выдающегося писателя Александра Грина. А традиция такова: в дни, когда вятские люди гордятся своим великим земляком и обращают взор к его творениям, надо изловчиться и выплеснуть на юбиляра ушат помоев. Так было в прошлом году, когда праздновали юбилей В.М.Васнецова. Нынче прием повторен применительно к Грину: опубликованная в «Бинокле» статья Натальи Метелевой «Романтизм как признак инфантильности» внушает читателю, что писатель еще в детстве остановился в своем развитии (олигофрен?), и все его произведения не более чем «старый детский бред». (...) Я догадываюсь, что перед создателями «Бинокля» Грин провинился в первую очередь своим отношением к искусству, которое, по его мнению, должно содержать «жестокую борьбу добра со злом». Ну никак он не желал, по рекомендации «Бинокля», «всё поставить под сомнение», оттого и заслужил репутацию «недоразвитого» писателя. (...) Понятия о культуре и искусстве в «Бинокле» извращены, поставлены с ног на голову. Читателю подсовывают перевернутый бинокль и уверяют, что именно так и надо смотреть на жизнь. Тираж издания - 200 экземпляров. (...) Его возьмет в руки жадная до культуры сельская молодежь. И прощайте, уроки школы и папы с мамой, прощайте, десять заповедей Христа! А кому это выгодно, догадаться нетрудно. Светлана СЫРНЕВА

Начну с вопроса: не была ли критическая статья Сырневой «Перевернутый "Бинокль"» заказанной не обладминистрацией (где работает автор), а... непосредственно журналом «Бинокль»? Если так, то ценю находчивость создателей «Бинокля»: умно, тонко, а главное, эффективно. После выхода этой статьи ко мне обратились несколько человек с вопросом-просьбой: где и как можно ознакомиться с шестым номером журнала, а в перспективе, и подписаться на «Бинокль»?

Если же реклама была не преднамеренной, то мое искреннее восхищение - Светлане Сырневой, единым росчерком пера решившей проблему, с которой пытается справиться сама Альбина Филипповна - героиня рекламного ролика, сбывающая с экрана КГТРК очередной номер «Эфира». Говорят, что эффект от статьи Сырневой был круче: номер с «разносом» «Бинокля» разошелся весьма успешно.

Озаглавив свою статью «Перевернутый "Бинокль"», Сырнева, сама того не ведая, раскрывает функциональную многоуровневость, заложенную в названии журнала. Она тем самым объясняет, что БИНОКЛЬ - это главный концепт издания. Во-первых, это некое искусственное зрение, способное как приблизить, так и отдалить предмет изучения (большое видится на расстоянии). Во-вторых, бинокль - это давний атрибут искусства (напр., театральный бинокль, который не принадлежит пространству сцены, как рама живописной картины не принадлежит трехмерному миру изображения). И, наконец, в-третьих, бинокль - это расположенное между зрителем и предметом исследования устройство для фокусировки зрения.

Сама того не замечая, критик Сырнева рассматривает «Бинокль» сквозь призму теории интертекстуальности, основу которой составляет утверждение: в ХХ веке нет произведений, но есть тексты. И это действительно так. «Бинокль» как правило публикует работы, в которых есть весьма смелые интерпретации классических текстов. Здесь ценится читатель, открывающий «новые берега» даже там, где привычно топтались многие. Поскольку, как известно, любому произведению искусства принадлежит не только то, что в него заложил сам писатель, но и то, что вносит в текст читатель.

По сути, в «Бинокле» любой текст рассматривается как живой диалог автора и потребителя текста - в соответствии с мыслью Ролана Барта: «Что же касается Текста, то в нем нет записи об Отцовстве (...). Текст можно читать, не принимая в расчет волю его отца; при восстановлении в правах интертекста парадоксальным образом отменяется право наследования. Призрак Автора может, конечно, "явиться" в Тексте, в своем тексте, но уже только на правах гостя...»

Юрий Ардашев в «Моцарте и Сальери» реализует эту мысль буквально. Его спектакль есть акт «творческого чтения» поэта Пушкина, «стратегия чтения», где сам Пушкин является большой цитатой. Именно так и относится к спектаклю Елена Беляева в рецензии «Реквием на пустых бутылках» («Бинокль» N 6). Ей интересен не столько Ардашев-автор, сколько Ардашев-читатель.

Но самое главное в том, что и Светлана Сырнева, автор «Перевернутого "Бинокля"», продолжает эту цепочку (такое бывает со многими: мещанин во дворянстве Журден тоже не подозревал, что всю жизнь говорил прозой). Так, например, предметом «исследования» Сырневой становится Беляева как рецензент ардашевского спектакля по пушкинской пьесе. Забавно, что признавая за собой право на «творческое прочтение» не только рецензии и спектакля, но и самого Пушкина, критик Сырнева отчего-то упорно отказывает в этом Ардашеву и Беляевой.

Игнорируя мнение Пушкина, что автора следует судить по законам, им же над собой признанным, всё же не стоит забывать, что любое произведение - это всегда рассказ о двух временах: о времени, в котором происходит событие, и о времени, в котором произведение было создано. Признавая критику формой творчества, нельзя не принять и право ее авторов на пристрастность, на любовь или ненависть к предмету критики.

Принцип «если я тебя придумала, стань таким, как я хочу», на который опирается критик Сырнева, в полной мере соответствует чтению интертекста. Как бы поддерживая Сырневу, Борхес однажды заметил, что «в действительности каждый писатель создает своих предшественников, переворачивая тем самым представления о литературной эволюции, которая с его точки зрения идет не из прошлого в настоящее, но из настоящего в прошлое».

Выражение «конструкция в виде пропасти», позаимствованная из теории геральдики, обозначает повторение внутри герба такого же герба, но в уменьшенном виде. Такой «геральдической конструкцией» является, по сути, и статья Сырневой. Она заставляет своих героев разыгрывать ситуацию, подобную той, в которую вовлечены персонажи пушкинской пьесы, и которая вольно прочитана автором статьи: мол, главное условие существования искусства - разделение понятий злодейства и гения.

«Уменьшенная модель», изменение масштаба (по Леви-Строссу) само по себе имеет семантические последствия, например, придает копии объекта свойство сделанного вручную предмета. Так, на героев статьи перекладывается то, что характерно для автора.

В рамках интертекстуальности статья Сырневой могла бы стать пародией на журнал «Бинокль». Если понимать под пародией (по Тынянову) конфликтные отношения между текстами, когда в одном читается другой текст-предшественник и происходит смещение, то пародия на трагедию вполне может выглядеть как комедия. Но в «Перевернутом "Бинокле"» сквозь отношение Светланы Сырневой к тексту (Пушкина, Грина, Ардашева, Беляевой, Метелевой и др.) нельзя прочесть ничего, кроме ее же отношения к тексту. Так интертекстуальность обретает черты автотекстуальности (самоцитирование текста), а то, что имеет претензию на пародию, оборачивается самопародией.

Автор анализирует саму себя: как поется, «тихо сам с собою я веду беседу». Означающее настолько стремится к произвольности и отлетает от означаемого, что создает вакуум в восприятии читателя. И этот вакуум, который душа требует срочно заполнить, вынуждает нас обратиться к первоисточникам, перечитать «Бинокль» и Пушкина. Что и следует рассматривать в качестве основного эффекта сырневской статьи.

Анастасия КОРЗОВАТЫХ