Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

Д.А.Пригов: Андеграунд, переходящий в Интернет

В Кирове по приглашению факультета культурологии педуниверситета побывал известный 58-летний московский поэт, художник и теоретик постмодернизма ДМИТРИЙ Александрович ПРИГОВ. «Бинокль» печатает сокращённую магнитозапись выступления Пригова в Доме Витберга 26.02.99.

- Я работаю с большими проектами. Один из них называется «Идеальный поэт». Он состоит из нескольких стадий. Первая стадия: к концу тысячелетия я должен завершить написание 24 тысяч стихотворений - по стихотворению на каждый месяц этих двух тысячелетий. Это вводится в Интернет, и каждый месяц следующих двух тысячелетий будет по случайному выбору открываться для читателей одно стихотворение. Проект охватывает 4 тысячи лет и по амбициозности сравним с египетскими пирамидами.

Венско-мюнхенский славист Ханцен-Лёве к концу тысячелетия должен издать эти 24000 стихотворений, у него дело более туго продвигается, чем у меня. И у меня есть один читатель - замечательный московский филолог, стиховед Максим Ильич Шапиро. Он ко мне ходит и читает эти 24000 стихотворений. Значит, налицо идеальный поэт: у него есть прошлое, будущее, издатель, читатель. Одна лакуна в этом - нету критика. Но критик может быть только по завершении проекта. Поэтому моим последним message (посланием) в этом сайте будет обращение к критику в 4000 году быть снисходительным к нам, предполагавшим, что литература и стихи играют какую-то роль в антропологической культуре, которая к тому времени будет, может быть, отнюдь не антропологической - при предположении, что к тому времени сохранится Интернет: всё-таки две тысячи лет - большой срок.

Проект большой, его стадии разбиваются у меня на имиджи. Я вообще-то не пишу от своего имени, я пишу в поп-имиджах. Я писал как гиперсоветский поэт, как философский поэт, долго писал как женский поэт, писал как английский поэт на русском языке, как китайский поэт, как гомосексуальный поэт, как лесбийский поэт, как народно-патриотический, как либерально-демократический поэт, детский поэт. Эти имиджи - большие куски проекта. Внутри имиджа - разные сборники. Основные сборники внутри гиперсоветского поэта - это «Образ милицанера», где был представлен основной протагонист советского мифа, и второй сборник «Образ Рейгана в советской литературе», где представлены враги Советской власти и высокой русской культуры. Женский поэт родил сборники «Женская лирика», «Сверхженская лирика», «Женская сверхлирика», «Невеста Гитлера» и «Старая коммунистка и царь коммунизма».

Чтоб закончить проект точно в срок, у меня был план - сколько я должен писать каждый день. Я - единственный осколок плановой системы в нашей экономике. Мне, естественно, позволяется перевыполнение плана. Вообще плановая система - вещь не случайная: это тип постоянной деятельности при российском катастрофическом сознании. Почему у нас не устанавливаются длительные культурные традиции? Потому что ощущение такое, что завтра конец света: зачем что-то твёрдо делать, когда завтра всё может кончиться? И если жить над этой пропастью, тогда надо что-то всё время кидать и реактивной силой этого кидания держаться над пропастью. Такова основная мифологема этого постоянного дела.

И я примерно этим занимаюсь. У меня уже нет другого способа убиения жизни. Ничего другого я не умею делать, и ничем особенно не завлечён. Если меня лишить письма, я как бы совершенно беспомощен в этой жизни. Нет, конечно, есть ещё... По образованию я скульптор, и параллельно делаю выставки. Каждый день я пишу, и каждую ночь по 5-6 часов рисую, и никакая светская жизнь меня от рисования не может отвлечь.

Есть ещё гиперпроект, помимо «Идеального поэта», проект типа художества, которое не завязано жёстко ни на одном роде деятельности и ни на одном тексте. Каждый текст, текст вообще - это частный случай некого фантомного явления образа художника. Поэтому попутно я занимаюсь музыкальными перформансами с музыкантами - джазовыми, классическими, рок-музыкантами. Если брать рок, то это «Алиса», Кинчев, Гребенщиков, умерший Башлачёв, один раз с Цоем в Москве мы выступали, с Сергеем Курёхиным мы выступали не только в России, но и в Америке, Германии, Италии, Швеции, с Петром Мамоновым - был такой ансамбль «Звуки Му», совершенно уникальный, в нашей рок-практике вряд ли что может быть с ним сравнимо. Из джазовых музыкантов трио Летов-Кириченко-Шелклопер, ленинградский джазмен Волков, трио Ганелин-Тарасов-Чекасин, из классических музыкантов - ансамбль Пекарского, замечательная скрипачка Татьяна Гринденко, пианисты Антон Батагов, Соколов, Алексей Любимов. Кто ещё? Хор Покровского...

Ещё могу похвастаться: я в кино снимался. Снимался в фильме «Такси-блюз» - с тем же Мамоновым. Недавно Алексей Герман закончил фильм «Хрусталёв, машину!» - я там играл врача-вредителя. Герман мне говорил: «Мне нужен врач-еврей, но евреи сентиментальны, а ты холодный и жестокий, вот мне такой и нужен». Другой бы обиделся, а я - нет. Вот и сыграл врача-вредителя.

Если же говорить об изобразительном искусстве... Оно настолько убежало вдаль от всех современных художественных практик, что в пределах изобразительного искусства появились замечательные жанры, которые к изобразительному искусству не имеют никакого отношения. Я занимаюсь инсталляциями, видеоартом, есть такой жанр - инвайрнмент, ну, это отдельный разговор. Практика изобразительного искусства очень поучительна, потому что, во-первых, это квинтэссенция современных художнических идей, эстетик, стилистик, стратегий, это наиболее продвинутая в эстетическом отношении зона, и во-вторых, наиболее вписавшаяся в современную жизнь, в рынок, в туристический бизнес, вообще в жизнь.

И вписавшаяся в жизнь не как литература - бестселлерами. Скажем, радикальная литературная практика - это в-общем-то маргинальное занятие, люди живут на гранты, дотации, так-сяк. А изобразительное искусство наиболее радикальными своими образцами вписалось в эту жизнь, и чудовищные, немыслимые вещи и в музеях стоят, и коллекционеры их покупают за миллионы долларов. Последним направлением в литературе, имевшим значение не только для литературы, но и для широкой культуры, был французский «новый роман»: Роб-Грийе и пр. А после этого все эстетические, стилевые новации во всю культуру входили из изобразительного искусства.

В пределах изобразительного искусства возникли жанры, которые как бы по половым признакам к изобразительному искусству не относятся. Это хэппенинг, акция, перформанс, боди-арт, видеоарт, компьютерные инсталляции, компьютерное программное искусство, мейл-арт, ленд-арт. Важно, что они возникли в пределах изобразительного искусства, потому что это было движение, подтверждающее, что в принципе конкретный текст есть частный случай вообще художнического поведения и художник есть как бы центр, точка, модуль перевода из одного языка в другой. Когда человек делает разные тексты и в них не влипает настолько, чтобы полностью с ними идентифицироваться, то, оказывается, главное - это направление от одного текста в другой. И вот эта фантомная зона обретает некоторую реальность.

Например, даже кино не перешло границу поп-искусства. Если Тарантино, последний наиболее радикальный кинорежиссёр (Pulp fiction), выйдет перед экраном и скажет: «Я режиссёр», - ему скажут: «Уйди, уйди, дай фильм посмотреть». А если человек приходит на современную выставку, он не смотрит вокруг, он смотрит на художника, чтобы понять, что это значит. Потому что картины могут быть частью какого-то перформанса, так что они не главное, они могут быть уничтожены, спрятаны, они могут быть даже не картинами этого художника, он, может быть, взял на себя имиджевую роль как бы куратора, он представляет чужое творчество, потому что он мог привести в один зал, потом уведёт в другой. Поэтому художник как точка пересечения силовых линий текстовых, он - главное. И в этом отношении изобразительное искусство стало диктовать всему современному искусству.

Я вам описываю ситуацию мировую - европейско-американскую. Из азиатских стран туда включены Южная Корея, Япония, Гонконг немножко, Австралия, востоевропейские страны включены сюда отдельными художниками. А в России такой тип художественный зародился в Москве в конце 60-х годов и достаточно развился как некая большая опухоль на теле здорового русского искусства и включал в себя немалое количество людей. К сожалению, утопия доминации этого типа искусства в российской культуре оказалась несостоявшейся, и очень многие художники уехали, прекрасно вписались в рынок и в культурные процессы западные, и теперь, если мне надо повидать своих знакомых, я их встречаю где угодно, но реже всего в Москве.

Я прочитаю вам достаточно клишированную программу своих стихов. Всегда начинаю с «Милицанера», это мой первый сборник, на примере создания которого для меня оформился тип имиджевого поведения, написания чужих языков и испытания чужих языков на прочность - что живого, что мёртвого. В пределах одного стихотворения сводятся два враждующих, но достаточно больших языка-дискурса. Как правило всякие комические эффекты или ирония или сатира создаются за счёт сведения мощного дискурса со слабым, где мощный дискурс побеждает слабый. Концептуализм как правило сводил отчуждённо два мощных дискурса - например, высокой культуры и советский, они там, как два слона, топтали друг друга, и кто-то кого-то затаптывал. И в нашей жизни так бывает: советский дискурс почти затоптал слона великой русской культуры, но тот как бы ожил в результате.

(Далее Пригов прочитал стихотворения «Когда здесь на посту стоит милицанер...», «В буфете Дома литераторов пьёт пиво милиционер...», «В полдневный зной в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я, я, я лежал, Пригов Дмитрий Александрович...», «Весна, крестьянин торжествует...», «На счётчике своём я цифру обнаружил...», «Я устал уже на первой строчке четверостишья...», «И даже эта птица козодой...», «В полуфабрикатах достал я азу...», «Письмо из Древней Греции древнеяпонскому другу», «Народ с одной понятен стороны, с другой же стороны он непонятен...», серию текстов «Описание предмета» и др.)

Из серии текстов «Описание предмета»

Подушка

Товарищи! Подушка является одним из наиболее распространённых предметов социально-трудовой и бытовой практики человека. Она представляет собой два сшитых лоскута материи с внутренним наполнением при соблюдении точной меры между упругостью и проминаемостью размером от 20 миллиметров до бесконечности в длину. Изображается посредством наложения двух рук ладонями друг на друга. В быту используется для подкладывания под голову, под локоть, под бок, под спину, под ягодицы и т.п. Исторически возникновение подушки связано с моментом классового расслоения первобытного общества, что неверно, так как находят гораздо более ранние подушки естественного происхождения. Часто используют образ подушки как духовно-мистический символ женской половой энергии, женского полового органа или лона, что абсолютно неверно с научной точки зрения, так как более правильно было бы считать представление о земле как о женском лоне. Иногда ассоциируют образ подушки с образом загнивания общества в пределах устаревших производственных отношений, что неверно с марксистской точки зрения, так как механизм взаимодействия производственных отношений и загнивания общества принципиально иной. Из-за сложности достижения точной меры между проминаемостью и упругостью предмет практически невоспроизводим. Реальность существования его по вышеуказанным причинам считается маловероятной.

Женщина

Товарищи! Женщина является одним из наиболее распространённых предметов социально-трудовой и бытовой практики человека. Она представляет собой сумму идеальных качеств женственности размером от 20 миллиметров до бесконечности в длину. Изображается посредством установления двух пальцев на какую-либо поверхность. В быту используется для любви, деторождения, домохозяйства, танцев и т.п. Исторически возникновение женщины связывают с периодом возникновения человека, что неверно, так как находят гораздо более ранних женщин естественного происхождения. Часто используют образ женщины как духовно-мистический символ любви, что абсолютно неверно с научной точки зрения, так как более правильно было бы считать представление о любви как о безличности поглощающей энергии. Иногда ассоциируют образ женщины с образом аморфности народных масс, что неверно с марксистской точки зрения, так как механизм аморфности народных масс принципиально иной. Из-за сложности достижения абсолютной женственности предмет практически невоспроизводим. Реальность существования его по указанным причинам считается маловероятной.

Комментарий Пригова к серии текстов «Описание предмета»: - Вообще такой тип дискредитации дискурса - очень нехитрый, тут важны точные попадания. В принципе, берётся некая система, которая в какой-то мере накладывается на описание некого феномена, потом на более-менее таких же феноменах создаётся инерция этого типа, который должен быть достаточно разработан в качестве почти формулировок, и в определённый момент начинается сдвигание этого типа описания на предметы как бы не подлежащие этому. Ну, и потом, когда инерция работает, она, как танк, подминает под себя любые предметы.

Собственно, это выдумка не моя, не принцип даже литературы. Вообще принцип возникновения любого большого дискурса таков: он возникает в пределах некой аксиоматики и работает внутри себя. Вот, скажем, марксизм возник в пределах политэкономии, но потом постепенно начинает завладевать описанием социальных явлений, социокультурных, после этого историю попытался описать в своих терминах, потом решает описать метафизику, но поскольку инерция наработана, количество умов, которым овладела эта метода, позволяет описывать Бога в пределах этого большого дискурса. Так что в принципе описание данной системы это как бы описание вообще механизма захвата любым дискурсом чуждых территорий, это вообще вскрытие тоталитарных амбиций любого говорения, даже говорения групп, которые загнаны, репрессированы.

Поначалу их говорение как бы защитное и всегда привлекает некую симпатию. Например, националисты, условно говоря, крымские татары. Пока они репрессированы, описание их амбиций вызывает симпатию, потому что малый дискурс борется против поглощения большим. Понятно, что, противостоя большому, они радикализируют свои высказывания и благодаря радикализации постепенно освобождаются, но инерция овладевшего ими радикализма не может совладать с изменившейся ситуацией и они транслируют этот радикализм на изменившиеся ситуации. И оказывается, что большой дискурс, который их сдерживал, вынужден уже от них защищаться. И этот первый выход наружу малых дискурсов всегда делается радикальными элементами, но потом они уходят, либо их отстреливают, либо они в пределах мирного разрешения ситуации не функциональны, и приходит другое поколение.

Так и с любым дискурсом, например, с гомосексуальным, который начинал как защита от уголовных репрессий, а потом он в пределах общины, в пределах культуры становится уже агрессивным. Есть очень агрессивный феминизм такого рода. Очень интересно следить жизнь этих течений, дискурсов, языков, но моя задача не социальная, не научная, а чисто культурная - показать механизм работы этого сегодня.

Комментарий Пригова к своему саунд-перформансу с Иваном Глуховым «Произнесение мантры высокой русской культуры - первой строфы "Евгения Онегина" на манер буддийской мантрической традиции»: - Феномен Пушкина столь разнообразен, что рассмотрение Пушкина возможно с любой стороны. Например, я где-то читал исследование «Пушкин и шахматы». Пушкин - это тот генерал, под которого можно выбить любой грант. Пушкин и для меня фигура не случайная: я работаю с поп-героями, поп-имиджами, а главный поп-герой российской высокой культуры - Пушкин. Каждая культура порождает тексты, которые, многажды повторённые, теряют свой смысл, он настолько расплывается на всех, что тексты становятся трудноулавливаемыми, как бы мантрами. Мантры - это тексты, которые воспроизводятся не благодаря своему семантическому значению, а благодаря произносительному эффекту, дыханию, телесному звучанию. Мантры больше, чем текст. Наиболее живая мантрическая традиция - индусская. Основная индуистская мантра - «Ом мани падма хум». Более-менее ещё сохранилась мантрическая традиция в муэдзинском пении, кантовском пении. Она, конечно же, остаётся в православных распевах и в остатках грегорианского пения. Но поскольку мантрическая традиция связана не столько семантически, сколько процессуальностью и мистериальностью, она имеет общие антропологические корни. Поэтому не грех их сравнивать и накладывать одна на другую. Поэтому у меня есть программа исполнения первой строфы «Евгения Онегина» на манер четырёх мантрических традиций (в том числе китайской). Я исполнял её с музыкантами. Сегодня мы исполним на буддийский манер и без музыки...

Юрий Ардашев, кинорежиссёр: - К какой религиозной конфессии Вы принадлежите?

Пригов: - Ну, к какой религиозной конфессии может принадлежать человек на этой обширной территории? К православию. Вас не должны смущать эти мои буддийские вещи...

Ардашев: - Ваши отношения с официальной культурой при Советской власти?

Пригов: - Никаких отношений. Я был нормальный андеграунд. Меня не печатали, а я и не старался. Я не любил власть и официальную культуру - почему она должна была меня любить? У меня не было к ней претензий или иллюзий. Если б я её любил, а она меня не любила, это была бы трагедия. А поскольку я первый начал, я её первый не полюбил, почему она в ответ должна меня любить-то? А вот у тех, кто не любил Советскую власть, но пытался печататься и удивлялся, что их не печатают, были лукавые позиции.

Ардашев: - Ваши предпочтения в живописи?

Пригов: - Привычные жанры - живопись, скульптура - сначала были размыты понятием «объект», потом объект был размыт жанром «инсталляции», «инвайрнмента», это всё размытые новые жанры, которые уже не картина, не скульптура, не живопись. Поэтому я могу назвать художников, работающих в разных медиа. Это в основном художники поп-арта, концептуализма и более поздних постмодернистических практик. Из поп-арта это Раушенберг, Лихтенштейн, Васселман, Олденбург, из концептуалистов - Уорхол, Кошут, Бойс, Братаэс, Палермо, Полодзио, Хейнц Мак, Кунс, Стейнбах, Барбара Крюгер, Хольцер. Из российских - это круг моих старых друзей, они, к сожалению, все уже уехали: Кабаков, Булатов, Комар и Меламид.

Валерий Гагаринов, дизайнер: - По Вашему ощущению, куда идёт постмодернизм?

Пригов: - Есть несколько горизонтов понятия «постмодернизм». Постмодернизм как состояние нынешнего мира, культуры и проявления его в каждой конкретной сфере. Он в разных сферах проявляется в разную силу, в разных формах и даже имеет разные названия. Например, в пределах музыки постмодернизм проявился и функционирует под названием «полистилистика». А в экономике это известное распыление экономики по всему миру, когда есть интернациональные фирмы и для них мир связан не границами, не языками, а тем, где у них филиалы. В этом отношении экономика связана тем, что все деньги конвертируемы, нету центра доминации, имперские амбиции размываются, деньги становятся виртуальными, пластмассовыми карточками. Всякая корпускулярность, материальность размывается.

Интернет вносит идею не географической прикреплённости, не персональной, не профессиональной, а контактной. Уединиться в Интернет - это просто контакт. Ты не знаешь, с кем ты контактируешь, это его псевдоним или нет. В литературе ставят вопрос: псевдоним или автор, потому что мы отсчитываем «от автора», а псевдоним - это модификация автора. В Интернете нет вообще этого понятия: ты общаешься с неким агентом общения.

Постмодернистические ситуации по-разному задействуют и сферы культуры, искусства. В поп-сфере они действуют достаточно сильно, но там нету внутреннего понимания этой стилистики - там люди как бы культурного бессознательного. Люди впадают в эту стилистику, навязанную им временем, и спокойно живут. В пределах серьёзных искусств существует в разной степени отрефлектированность понятия этой ситуации. Можно было бы построить такую модель: есть центр тяготения концептуальных принципов, и вокруг него кругами весь мир задействован, но с разной степенью искривления относительно центра тяготения. Как показал опыт последних лет функционирования постмодернизма, центром средостения является изобразительное искусство, потом с некоторым отстоянием от него идёт всё-таки музыка (я говорю о мировой практике, конечно), потом идёт литература и театр.

Как литературе преодолеть свою маргинальность? Есть три литературных стратегии. Одна - это включение литераторов в академическую сферу. Как правило все места филологические в университетах заняты действующими писателями. Они сами в академической среде распространяют свои тексты. Университетская среда во всём мире чрезвычайно разросшаяся: в одном Сеуле 13 университетов, и в девяти из них славистские кафедры, и в каждом мало-мальском городе там по 2-3 университета, это очень влиятельная среда. Как правило все Нобелевские лауреаты по литературе работают в американских университетах. Университетская среда поглощает всю литературную продукцию такого рода, а эта продукция очень рефлективна, очень интеллектуализирована, очень лингвистична.

Другой выход литературы из той маргинальности, куда её загнало время, - перформативный. Это перформансы с музыкантами, это рэп-поэзия. В Нью-Йорке я зашёл в магазин, и там лист литературных событий, около ста литературных событий в день. Вы можете себе представить? Если хотя бы пять человек присутствуют на каждом мероприятии, значит, 500 человек ежедневно вовлечено в актуальную литературную деятельность. Устаревшие газстейшен - заправочные станции - там переделывают в типа культурных центров, где как правило молодёжная альтернативная культура, полусквотерская, полуандеграундная, собирается помесь между рэпперами, скинхедами, и на таких тусовках рэп-поэзия очень популярна, это речёвки такие, слоганы. Я там в нескольких центрах выступал. Плюс саунд-перформансы, когда литераторы без музыкантов, с компьютерными программами, создают акустическую среду и читают себя в записи и вживую с ди-джеевскими эффектами. Есть и клубная ди-джеевская перформативная поэзия, тоже очень интересная. В Москве я с несколькими друзьями это делал: идёт один пласт музыкальный, потом другой, потом твой голос накладывается, потом ты сам читаешь - очень интересная импровизация.

И третий путь - визуализация слова. Очень многие литераторы пошли в изобразительное искусство, потому что со времён концептуализма визуальное пространство очень вербализовалось: рисуют тексты, слова, то есть граница между вербальным и визуальным стала весьма прихотлива. Например, Лев Рубинштейн, московский литератор, пишет тексты на карточках. Сначала это были текстовые объекты выставок, потом он стал их читать. Один и тот же текст можно печатать в книгу и назначить быть литературой, а если ты вешаешь его в зале, можно его назначить быть произведением визуального искусства. И считывание принципиально менятся, потому что назначающий жест не просто назначает картину, он назначает её перцепцию, он назначает способ её восприятия либо зрителем, либо читателем.

Это я говорю про поэзию. Но и всякие прозаические, более-менее радикальные тексты, которые тоже весьма жанрово неопределены, например, короткие предложения, странные тексты медитативные, тоже во все эти жанры вполне включаются. А вся другая проза реализуется как бестселлерная проза, как кинематографические тексты. Жанров бестселлерных очень много, начиная от порно-бестселлеров, кончая так называемыми интеллектуальными бестселлерами. Поэтому за гранью интеллектуальных бестселлеров начинается радикальная практика, которая не может рассчитывать окупиться, но ищет способы включиться в некую актуальную жизнь. Спасибо за внимание.

Записал Михаил КОКО