Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

Мировоззренческая архаика в судьбе России

Иван Грозный. XVI в.

В последние годы у многих людей крепнет ощущение, что в нашей стране всё меняется, не меняясь. Поменялось всё, сохранившись, в общем, таким же. Главное, сущностное осталось прежним, или же оно только на короткий срок отошло на задний план, затем вновь утвердившись в качестве преобладающей тенденции, которая определяет самую суть жизни общества и государства.

Государство Феникс

Сейчас нет тотального дефицита товаров и услуг, однако возможности реализации потребностей у большинства граждан сковываются дефицитом денег. Сейчас гораздо больше легальных (да и теневых) способов раздобыть деньги. Теперь есть весьма значительный количественно частный сектор в экономике, и вполне можно развивать собственный бизнес, однако частная инициатива крайне затруднена.

Сегодня нет всевластия одной партии, есть выборность высших руководителей, но «партия начальников», как и прежде, во многом всем заправляет, не очень-то обращая внимание на копошащийся внизу люд, а многопартийно-политическая и общественная жизнь недостаточно развита, чтобы переломить положение вещей. Права человека декларированы, но механизм их защиты не выработан (а риторика о правах и свободах была свойственна и советской власти). Напористый империализм во внешней политике, прикрывавшийся лозунгами об интернациональной солидарности, ушел в прошлое, но угрюмые державно-оборонительные потуги сохраняются. Есть парламент, но думцы оторваны от народных нужд и чаяний наподобие компартийной верхушки, а реальное низовое самоуправление, как и прежде, не развито. Вроде бы есть свобода слова и СМИ, но очень велико недоверие к прессе («журналисты все продажны, да и все равно ничего не изменить - кричи, не кричи»).

Всё решительно преобразилось, но при этом сущностные характеристики общества и государства в России оказались поразительно устойчивыми. Когда-то Солженицын выражал надежду, что самое главное - это избавление России от тлетворного ига коммунистической идеологии. Все прочие трудности - преодолимей, и народу сразу должно было стать легче. Внешние формы прежней общественно-государственной системы опали с России, в общем, легко и быстро. Но сам Солженицын, приглядевшись, обратился в сурового критика объявившихся взамен них ново-старых порядков. Только лишь формальная ликвидация внешних форм прежней системы - условие необходимое, но недостаточное. Узколобый национализм может оказаться немногим лучше коммунизма. Да и бюрократический произвол, творимый под портретами российских президентов, ничуть не меньше того самоуправства, что творилось под портретами генсеков.

Почему же так происходит? Очевидный и расхожий ответ: таковы давние тенденции российской государственности. По мнению Ю.Афанасьева, автора недавно опубликованной книги «Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня», именно «своеобразие русской власти», ее авторитарно-деспотические традиции - это и есть «ключ для входа в заколдованную Россию», то есть для понимания исторического пути и особенностей нашей страны. «Тип власти сформировался в многовековой русской истории, и он всецело определил собой общий рисунок самой истории России. Во власти - загадка и разгадка» (курсив мой - В.К.). И далее: «Только когда мы поймем уникальность русской власти, ...можно понять основные современные российские реалии» (курсив автора).¹

Иначе говоря, согласно этой распространенной схеме, советская коммунистическая империя наследовала империи Романовых. Та восходит к Московской Руси. Государственные же формы средневековой Московии сложились при значительном влиянии ордынского деспотизма и при естественном для той ситуации милитаризме, а развивались в культурно-географических рамках малонаселенной громадной восточноевропейской территории (без очевидных природных границ) и в условиях нелегкого климата. Эти пространства, как и живущих на них людей, трудно было удерживать, непростым было и изъятие части производимой ими продукции для государственных нужд. По словам историка И.Петрова, «Московская Русь строилась по принципу частного владения самодержца, для которого самоволие народа было столь же нелепо, как для каждого человека были бы нелепы требования о независимости, исходящие от его собственной мебели. Именно это и был наш национальный принцип - полное бесправие. Более того, такое положение было для нас нормой, и каждый, кто пытался усомниться в этом, объявлялся врагом нации».²

Разумеется, сформировавшаяся на восточноевропейской равнине российская государственность с ее традициями отрыва власти от народа, засильем чиновничества, милитаризацией, жестокостью по отношению к своим и чужим оказывала и оказывает серьезное воздействие на общество. Стряхнув с себя оковы советской государственности, общество оказалось в тисках похожего жестко-бюрократического монстра. Как в известном анекдоте, из кирпичиков, колесиков и винтиков перестраивающейся госмашины вновь складывается пулемет, а не детская коляска.³

Однако весь историко-политический опыт подтверждает теперь уже очевидный для многих факт: не только государство влияет на общество -может быть, в итоге, в дальней перспективе даже более глубинно и серьезно влияние общества на особенности государственного устроения. Наиболее сильным оно бывает в период революций и политических преобразований. И значит, следует обратить внимание на привычно сохраняющуюся в нашей жизни неразвитость почти всех сфер общественного (при традиционной гиперболизации государственного).

Большая деревня

Общество - это люди. Каждый народ, как известно, заслуживает своего правительства. Поэтому важнее всего задаться вопросом о том, какие именно устойчивые особенности традиционного мировоззрения, ментальности, поведенческих стереотипов и реакций, издавна свойственных большинству русских (и многих нерусских) жителей нашей страны, являются определяющими для создания специфической общественно-государственной ситуации, которую мы опять наблюдаем.

Известно, что стереотипы ментальности и поведения больших групп людей бывают весьма устойчивы, особенно если они выкристаллизовывались и закреплялись во многих поколениях. А большинство наших сограждан - потомки крестьян. Крестьяне были преобладающим сословием в России всего-то несколько десятилетий назад. Кроме того, рабочие, купцы, служащие Российской империи тоже зачастую являлись недавними выходцами из крестьянства. И советская власть нещадно косила прежде всего иные сословия. Показательный факт: крестьянские дети (из небогатых как правило семей) во многом сформировали правящий слой позднесоветского государства. Советская власть, номенклатурно-бюрократическая по своей сути и пролетарская на словах, причудливым, но закономерным образом архаизировала и консервировала крестьянскую психологию широких народных масс. В этой связи Р.Пайпс писал: «Как ни парадоксально, хотя революция 1917 г. совершалась во имя создания городской цивилизации и была направлена против "идиотизма деревенской жизни", на самом деле она усилила влияние деревни на русскую жизнь».⁴

Традиционный уклад крестьянской жизни XIX и начала XX веков серьезно изучался этнографами и историками. Следует особо отметить работу Этнографического бюро князя В.Тенишева. В 1898-1900 гг. туда были присланы сотни рукописей от хорошо знавших народную жизнь людей - учителей, врачей, священников, а также купцов и крестьян. В этих рукописях содержались ответы на вопросы подробнейшей анкеты, разработанной Тенишевым. Архивные материалы Этнографического бюро опубликованы лишь частично,⁵ хотя именно на них в значительной степени основываются современные наблюдения и обобщения ученых, которые изучают аспекты повседневной жизни и воззрений русских крестьян. По этим материалам можно судить и об отношении крестьян к властям церковным и светским, к официальному закону, о традиционном мировоззрении и обычном праве в русской деревне.⁶

При внимательном изучении народной жизни становится ясно, что традиционная культура русских крестьян была сформирована в русле архаических суеверно-обрядовых представлений. Вся она буквально пропитана ими, настояна на них. В последнее время это обстоятельство привлекает к себе внимание ученых. На то, что сознание народа было по своей сути догосударственным, обращает внимание А.Ахиезер.⁷ Как архаически-варварскую идеологию определяет эти особенности мировоззрения и поведения И.Яковенко.⁸ О России как о «социуме с глубоко укорененными стереотипами архаического мышления и поведения» пишет А.Хлопин.⁹ Что народ и в недавнее время оставался верен патриархальности (которая была онтологически несовместима с общественным динамизмом), и это во многом определяло его негативное отношение к ценностям интеллигенции, указывает Г.Кнабе.¹⁰

Кажется, с таким мнением согласен и автор обстоятельного исследования русской социальной истории Б.Миронов. Разве что в соответствии с его концепцией, для России вообще характерно запаздывание по сравнению со странами Запада (при общем для нее и для других стран прогрессивном векторе развития). Так что в недавнем прошлом у русских крестьян действительно преобладало архаическое миросозерцание (которое было в той же мере свойственно и западноевропейцам, только им - в эпоху средневековья).¹¹

Этнографам известно, что в народной культуре отделить рациональное от иррационального бывает невозможно.¹² Зачастую и социальные проявления рассматривались сквозь призму обрядово-мифологических стереотипов архаического в своих основах общественного сознания. В крестьянской среде бытовали особенные представления о грехе и преступлении, несхожие с христианским учением о грехе и с законами Российской империи. Исследование простонародного права способно выявить дремучие, нередко языческие истоки народных юридических представлений и обычаев. Власть воспринималась как чужая, внешняя сила, непонятная и мешающая жить. Характерно, что существовал целый пласт магических, заговорных текстов «на подход к властям» - от этакой напасти оберегались проверенным заповедным словом, подобно тому, как спасались от «дурного глаза», «уроков», лихоманки или «коровьей смерти». С учетом всего этого обратим внимание на то, какой след оставила в народной душе тысячелетняя христианская традиция.

Русская народная вера

Простые люди на Руси воспринимали христианскую веру своеобычно, не обращая особенного внимания на богословско-моральные тонкости. Прежде всего ими осваивались внешние, обрядовые формы глубокой и сложной религии, к тому же переосмыслявшиеся с точки зрения повседневных сельскохозяйственных забот. В итоге народно-бытовое православие, во многом сформированное в русле вековечного архаическо-языческого мировоззрения, весьма отличалось от канонического христианства.¹³

Это определяло и своеобразное, причудливое отношение народа к церковным властям. Священников, в общем, уважали и при этом побаивались. В них могли видеть носителей особой сакральной силы, которая, однако, понималась не вполне по-христиански, а, скорее, как нечто магическое, исходящее от облачения, креста, даже от самого тела священнослужителя. К примеру, известны случаи, когда дородных священников в пышном облачении катали по полю как языческих жрецов, чтобы таким образом передать сакральную силу плодоносящей ниве.¹⁴ То есть для многих крестьян служитель христианского культа казался кем-то вроде колдуна или языческого волхва.

Очень характерны такие наблюдения: «Отношение к причту почтительное, но при этом суеверно боятся встречи с духовенством, особенно с попом ("пути не будет"). Если же встреча состоялась, то просят благословения»; «Крестьяне - "хамовая порода": к священнослужителям относятся без уважения, но при этом оскорбить их опасаются»; «Особенно любят и ценят крестьяне простое обхождение. Даже выпившему и потому не совсем исправному священнику все прощают за ласковое и доброе отношение с прихожанами».¹⁵ В известной степени,подобным бывало и восприятие государевых чиновников - тем паче, что духовная и светская власть на Руси спокон века были неслиянны, но и нераздельны. В церковь тоже ходили не все - особенно пренебрегали церковными службами, религиозными предписаниями и постами мужчины и молодежь.

Для характеристики народно-бытового православия, которое, в отличие от книжного, ученого, официального христианства и было реальной «русской народной верой» на протяжении многих веков русской истории, весьма показательны данные, относящиеся к Вятскому краю. В городе Вятке вплоть до начала ХХ века в четвертую субботу после Пасхи справлялся очень интересный древний праздник Свистопляска (позднее название - Свистунья). Он начинался поутру с панихиды по убиенным, а потом продолжался разгульным весельем - со свистеньем в дудки-свистульки, кулачными боями и потешными потасовками, скатыванием по склону оврага глиняных шаров и непременной ярмаркой. Судя по названию, некогда при этом бывали и буйные пляски.¹⁶ Поразительно, что это архаичное действо, уходящее корнями в языческую древность, так долго удерживалось! Причем не в селе и не в маленьком городке, а в губернском городе. Впрочем, и вполне языческая по своей сути Масленица тоже повсеместно в России веками оставалась любимейшим народным праздником - и в селах, и в городах.

Другой вятский пример. Один из самых древних крестных ходов в России - это проводившийся в течение по крайней мере полутысячелетия крестный ход из Хлынова (Вятки, Кирова) на реку Великую, к месту, где была (по преданию, в 1383 г.) явлена чудотворная икона святого Николая. В прошлом этот крестный ход напоминал более некое разгульное пиршество, нежели смиренное богомоление. В священном месте пили пиво и в большом количестве резали баранов - в жертву Николе. Жертвовали также лен и холсты. Искали целебные травы от болезней и какой-то ноздреватый камень «от уроков». Подавали записки («памётки») о здравии рогатого скота. В селе Великорецком в дни празднования устраивали ярмарку. На тамошнем кладбище (где повсюду торчали странного вида сосновые и осиновые колья) служили панихиды. Особым поклонением пользовалось огромное хвойное дерево и вытекавший там же ручей.

Всё это в XIX веке приводило в недоуменное изумление просвещенную публику.¹⁷ Самое интересное, что некоторые из этих суеверных, архаически-языческих обычаев - невзирая на вековое недоброжелательство церковной власти (которая пыталась «окультурить», христианизировать эти обычаи) и через десятилетия советских гонений и запретов - дожили до нашего времени. По-прежнему паломники молятся у огромного пня, возжигают перед ним свечи, пролезают между корнями.

В июне 2002 г. в местной прессе обсуждались попытки духовенства приструнить суеверов. Священники старались объяснить народу, что свечи подобает ставить перед святыми иконами, а не возле пня, и намеревались убрать опоясывающий этот пень специальный круговой подсвечник, водрузив взамен большой памятный крест. Старушки, привыкшие молиться у пня, тихо роптали, а кое-кто из циничных журналистов предположил, что многолюдное паломничество к пню мешает устроить в этом месте епархиальный бизнес - промышленный разлив святой водицы.¹⁸ Собственно, это в некотором смысле ситуация из XVII века, когда жестко проводившаяся церковно-государственными властями России попытка реформировать богослужение (с точки зрения формальной, вообще-то совершенно правильная и логичная!) в условиях повсеместного обрядоверия привела к великому и трагическому расколу.

Такое отношение нашего народа к православной религии и религиозной морали, к церкви и священству позволяет понять ту покорную готовность, с какой в XX в. большинство народа отвернулось от христианского вероучения, найдя ему замену в стихийно-языческих суевериях и в насаждаемых властью коммунистических догмах и обрядах.¹⁹ Та самая молодежь, те самые парни и мужчины, о которых говорится в приведенных свидетельствах, во время гражданской войны и после - зверски убивали священников, жгли иконы, рушили храмы, бездумно творили насилия и бесчинства. И, судя по всему, их внуки и правнуки - наши современники - остались, в общем, такими же, несмотря на то, что многие из них нацепили крестики.

С другой стороны, и само по себе современное официозное православие в его нынешнем консервативном состоянии во многом оказалось сформированным такого рода традиционными мировоззренческими установками, преобладавшими в прошлом и распространенными в наши дни в широких массах населения.²⁰

Русский коммунизм

Судьба христианства на Руси поразительным образом откликнулась в более поздней истории - в судьбе русского коммунизма. Не всегда в должной мере осознается многозначительный факт сходства этих процессов и закономерное сходство результатов. Как выглядел революционный призрак коммунизма, когда он забрел в пределы Российской империи? Каким он был с точки зрения большинства населения - простых русских крестьян?

Совершенно очевидно, что изначально это было во многом чужое и чуждое народным привычкам учение: европейское (а не «нашенское», не традиционное для русской культуры), интернационалистическое (русские люди никогда не были шовинистами и ура-патриотами, но интернационалистами их тоже нельзя было назвать), атеистическое (прохладное отношение значительной части крестьян к официальной церкви и к религиозной морали не означало, разумеется, «научного атеизма»).

Чем же русский коммунизм стал? По словам известного социолога Ю.Левады, «советская власть приспособилась к человеку»,²¹ то есть к нашему человеку - такому, каков он был и есть. Марксизм оказался лишь внешней и слишком неустойчивой оболочкой, от которой сейчас ничего не осталось, разве что бездумно повторяемая риторика. Давняя традиция возобладала над поверхностным марксизмом и преобразила коммунизм в цельный и устойчивый сплав, приспособив его к здешним условиям и к давно укорененному мировоззрению. Теперь это национально-государственническая идеология, избегающая всяческого революционаризма, атеизма, «западничества», апеллирующая к кондовости, самости, державности. И поскольку это очень органичный для России идеологический сплав, то, похоже, такой преображенный «коммунизм» уже не призрак, не гость незваный, а наше родимое, наше кровное чудище. И потому оно останется на наших просторах надолго - до того, как народное сознание, а значит, и общество и государство изменится (если это вообще возможно).

Примеры трансформации на русской почве христианства и коммунизма свидетельствуют о том, что нашей стране на протяжении длительного времени была свойственна определенная общественно-мировоззренческая традиция, которая оказывалась способна преобразить (до противоположности) великие духовно-идеологические учения.

Tempora mutantur
et nos mutamur in illis*

В последние десятилетия, когда общественно-цивилизационное развитие повсюду в мире ускорилось, многие вековечные устои в разных странах пошатнулись и даже исчезли. Можно ли ожидать, что переменятся базовые характеристики российского общества и русской ментальности? Это чрезвычайно важный вопрос, поскольку от ответа на него зависит, между прочим, исход начавшейся при Горбачеве трансформации. Многовековой российский опыт вроде бы показывает, что это маловероятно. Но, может быть, в последние годы подспудно формируется другая базисная традиция?

Сейчас, вспоминая недавнее прошлое, осознаёшь, что в конце 1980-х и в самом начале 1990-х гг. наше общество, очевидно, выглядело иначе: оно как бы выломилось из рамок привычной парадигмы. Апогеем этих настроений стал Август 1991-го. Сейчас принято иронизировать над тогдашними прекраснодушными порывами. Теперь хорошо известно, что расчетливые политики драматизировали реальное положение дел, о чем люди на площадях, для которых вся ситуация тогдашнего «недопереворота» была внове, не смели догадываться. Впрочем, поздняя, несколько циничная умудренность не умаляет значимости тех событий для каждого из участников. И главное: если России суждено будет все же прервать свою давнюю имперскую и империалистическую традицию, то значение Августа будет тогда осознано в полной мере.

Однако существенно, что та волна общественной активности быстро спала, и общество вновь пришло в обычное свое состояние. Да ведь и в эпоху перестройки, и тогда, в Августе, отнюдь не вся страна бурлила либеральными, демократическими, западническими настроениями. Эти настроения захватили только столицы, даже в большинстве областных центров жизнь текла вполне привычно. А в Августе, глядя на заполнявших площади москвичей, историк и культуролог Г.Кнабе проницательно подметил: «Десять тысяч научных сотрудников».

По настрою и поведению части интеллигенции судить о настроениях огромных масс населения так же рискованно, как по умонастроению горстки дворян-декабристов определять общественные и духовные предпочтения их крепостных. (Декабристы вполне могли бы, уверяют нас специалисты по альтернативистике, захватить тогда власть в России. Но все взлелеянные ими идеалы и мечтания, столкнувшись с реалиями русской жизни, уступили бы место жесткости, насилию, диктатуре. Вот тут еще раз проявилось бы, что привычки, стереотипы, уклад жизни подавляющего большинства в итоге оказывается значимее идейных убеждений и отвлеченных устремлений элиты.)

В последнее время стали особенно часто публиковаться работы, в которых отмечается, что общественно-политическая жизнь России поворачивает в прежнее накатанное русло. Вот как оценивает итоги первого года правления В.Путина Г.Явлинский: «И все четче вырисовываются признаки новой политической системы, которую я бы назвал национал-большевизмом. В этом смысле очень органично сочетание сталинского гимна и имперского герба. И все очень понятно - ведь национализм естественным образом вырастает из большевизма. Особенно в России...».²²

А вот суждение Д.Фурмана, сделанное по тому же поводу: «Что же вновь влечет нас на путь, который ведет явно не туда, куда нам хотелось бы прийти? Какой леший водит нас меж трех сосен? Имя этой "нечистой силы" - привычка. Всегда легче, удобнее идти по уже хоженой дороге. Рынок, выборы, свобода СМИ - все это очень трудно для нас, все это у нас никак не получается. И наоборот, голосование за того, на кого указало начальство, цензура, вечно правящая партия с ее молодежной и детской организациями, звуки знакомого гимна, гарантированный минимум житейских благ - все это привычно, это получается само собой, без каких-либо усилий».²³ «Привычка» - это, конечно же, одно из конкретных проявлений того, что является куда более глубоким и существенным. Это одно из обозначений общественно-ментальной традиции.

Оба приведенных мнения отражают наблюдения многих современных политологов. Но эти обобщения исходят из сиюминутных ощущений. Так что разлитые в воздухе ожидания и настроения, с одной стороны, конечно, соответствуют давнему нашему опыту. Но, с другой стороны, не слишком ли близка хронологическая дистанция у современных наблюдателей? Большое видится на расстоянии. Как определить, что именно перед нами: окончательный откат взбаламученной несколькими революционными годами части общества в типичное для нас состояние или короткий извив в траектории общественного организма, который всё же постепенно становится качественно иным?

В этой связи важны обобщения столь крупного специалиста-социолога, как Б.Грушин. По его мнению, «революция 1917 года - не перерыв в естественном ходе российской истории, а абсолютно естественное нормальное ее продолжение. И семьдесят лет социализма - развитие в лоне традиций российской жизни». Верно и утверждение Грушина, что мы сейчас находимся на уникальном историческом рубеже: «Такой пересменок, такой переход от одного состояния общества к другому, свидетелями которого мы являемся, случается раз в тысячи лет. Я называю его социотрясением». Это, по Грушину, «цивилизационный сдвиг к новому типу общества, главной движущей силой которого является личность»; это «историческая попытка россиян сменить не только одежку, но и душу, перейти от векового холопского состояния к состоянию свободной личности». Порукой тому, что такой тектонический сдвиг может и в самом деле осуществиться, по Грушину, является то, что наш народ, талантливый и гораздый на всё, на деле включается в процесс реформирования всех сторон общественной жизни. Теперь уже, дескать, не только власть подталкивает общество, как не раз бывало прежде, теперь и само общество активно действует.²⁴

Вот и по мнению И.Яковенко, мы переходим к новому качеству: «Россия входит в некий новый этап развития личностного сознания, на котором очень важные для нас сегодня привычные и естественные личностные характеристики отойдут в прошлое, будут отчуждены, станут чистой историей»,²⁵ поскольку «в поколениях моложе 30 лет происходит суженное воспроизведение традиционной типологии сознания». Он связывает «окончательную, сущностную трансформацию российского социокультурного организма» с произошедшим у нас «крахом социализма» и «распадом империи».²⁶ Хотя и отмечает, что, по всей видимости, мы сейчас находимся только у начала этих длительных перемен.²⁷

Такого рода выводы, опирающиеся и на массив социологических данных, и на исследовательскую интуицию, безусловно, существенны. Так что не нужно спешить с распространенными ныне утверждениями, что «российский традиционализм, который действительно пережил... Октябрьскую революцию и сталинскую модернизацию, обратившись в традиционализм советский», пережил также и август 1991-го.²⁸ Едва ли также было бы верным, вслед за Ю.Афанасьевым, воспринимать результаты исследований общественного мнения «как некий общий итог на сегодня российской истории» и оценивать этот итог ёмким и хлёстким словом «опустошение».²⁹ Итог подводить рано. И главное - следует помнить, что куда важнее изменения не одного лишь объективно замеряемого состояния общества, а изменения глубинного, устойчивого народного мировоззрения и мировосприятия. Насколько же значительны ментальные перемены - это может выясниться еще очень нескоро. Но, по всему судя, «процесс пошел».

Владимир КОРШУНКОВ,
канд. ист. наук, доцент ВятГTУ

* Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.). Приписывается франкскому императорю Лотарю I (IXв.).

Примечания
1. Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия: Традиции самовластья сегодня. - М., 2001. С.20, 22.
2. Петров И. Власть должна быть бедной // Московские новости. 2001. № 6. С.14.
3. В этой связи кажутся примечательными суждения Б.Витенберга о работах историка и политолога А.Янова, который изучает российские традиции государственности, национализма, консерватизма, но также и либерализма: «Книги Янова - следствие его активного неприятия жестоких реалий тысячелетней российской истории... В то же время его книги дают читателям основу для оптимизма в отношении будущего их отечества» (Витенберг Б.М. Об историческом оптимизме, историческом пессимизме и государственном подходе к истории // Новое лит. обозрение. № 54 (2002. № 2). С.322).
4. Пайпс Р. Россия при старом режиме. - М., 1993. С.188.
5. Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро князя В.Н. Тенишева: (На примере Владимирской губернии) / Авт.-сост.: Б.М. Фирсов, И.Г. Киселева. - СПб., 1993.
6. Тенишев В.В. Правосудие в русском крестьянском быту: Свод данных, добытых этнографическими материалами покойного князя В.Н.Тенишева. - Брянск, 1907; Он же. Общие начала уголовного права в понимании русского крестьянина // Журнал министерства юстиции. 1909. Год 15-й. Кн.7. С.119-158.
7. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: (Социокультурная динамика России). Т.1: От прошлого к будущему. 2-е изд., перераб. и доп. - Новосибирск, 1997. Ср. также: Ахиезер А.С. Дезорганизация как категория общественной науки // Обществ. науки и современность. 1995. № 6. С.42-52.
8. Яковенко И.Г. Цивилизация и варварство в истории России // Обществ. науки и современность. 1995. № 4. С.66-78; 1995. № 6. С.78-85; 1996. № 3. С.104-111; 1996. № 4. С.87-97.
9. Хлопин А.Д. (Обсуждение доклада А.С. Ахиезера) // Отечеств. история. 1994. № 4/5. С.37.
10. Кнабе Г.С. Перевернутая страница. - М., 2002 (Чтения по истории и теории культуры. Вып. 31). С.23.
11. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. 2-е изд., испр. - СПб, 2000.
12. Байбурин А.К. Ритуал в системе знаковых средств культуры // Этнознаковые функции культуры / Отв. ред. Ю.В. Бромлей. - М., 1991. С.31-33.
13. Коршунков В.А. Особенности народно-бытового православия // Этнос, ландшафт, культура: М-лы конф. / Отв. ред. Л.Р. Павлинская. - СПб., 1999. С.151-155.
14. Зеленин Д.К. Избранные работы: Статьи по духовной культуре. 1917-1934. - М., 1999. С.35-48.
15. Быт великорусских крестьян-землепашцев. С.151-152.
16. Богуславская И.Я. О вятской Свистопляске // Советская этнография. 1988. № 2. С.90-94 (см. также ту же статью в другом издании: Богуславская И.Я. О вятской «Свистопляске» // Традиционная материальная культура и искусство народов Урала и Поволжья: Межвуз. сб. статей / Отв. ред. К.М.Климов. - Ижевск, 1995. С.83-90); Коршунков В.А. Свистопляска // Энциклопедия Земли Вятской. Т.8: Этнография, фольклор / Сост. В.А.Поздеев. - Киров, 1998. С.341-362; Амосова С.Н. Пятницкая церковь в Вятке и праздник Свистопляски: Опыт исследования архаических черт культа св. Параскевы-Пятницы // Традиц. культура. 2001. № 2. С.85-89.
17. Коршунков В.А. Обряд на Нижнем Потоке и Великорецкий крестный ход: Почитание водных источников в Вятском крае // VIII Герценовские чтения: М-лы науч. конф. / Науч. ред. В.А.Коршунков; сост. Н.П.Гурьянова. - Киров, 2002. С.77-83.
18. Якубович В. Идолище поганое: Святые отцы делят великорецкую воду // Вятский наблюдатель. 2002. № 24. С.1, 3; игумен Иов (Муравьев), иерей Александр Балыбердин, протоиерей Петр Шак и др. «Полная небылица» // Там же. 2002. № 25. С. 25; Якубович В. Пень не продается // Там же. 2002. № 26. С.8.
19. Ср.: «О том, насколько поверхностной была приверженность христианству в массах, свидетельствует относительная легкость, с которой коммунистическому режиму удалось выкорчевать православие в России и заменить его своим собственным эрзац-культом. С католиками, евреями, мусульманами и сектантами сделать это оказалось куда сложнее» (Пайпс Р. Указ. соч. С.212). Речь тут следует вести не столько о приверженности христианству как таковому (народно-бытовое православие тоже ведь обычно рассматривается как низовое христианство, как христианство «простецов»), сколько о христианской морали.
20. Ср. слова И.Яковенко о «нынешнем палеоправославии (отличном от православия модернизированного)» (см. его выступление на «круглом столе»: Россия: критика исторического опыта // Обществ. науки и современность. 1992. № 6. С.73).
21. Левада Ю.А. «Одна Москва, одни деньги, один телевизор» // Фигуры и лица (прилож. к «Независ. газете»). 2000. № 9. С.3.
22. Явлинский Г. Время, назад // Общая газета. 2001. № 7. С.15.
23. Фурман Д. Сизифов труд народа и президента // Общая газета. 2001. № 4. С.7.
24. Грушин Б. Что у россиян в головах // Общая газета. 2001. № 8. С.15. Эти наблюдения и оценки Грушина подробно излагаются в подготовленном им четырехтомнике, первая книга которого уже вышла в свет (Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина: В 4 кн. Жизнь 1-я: Эпоха Хрущева. - М., 2001).
25. См.: Россия: критика исторического опыта. С.72-73.
26. Яковенко И.Г. Православие и исторические судьбы России // Обществ. науки и современность. 1994. № 2. С.56.
27. Он же. (Обсуждение доклада А.С. Ахиезера) // Отеч. история. 1994. № 4/5. С.32.
28. Королев С. Долгие проводы советской эпохи // НГ-сценарии. 2001. № 1. С.7.
29. Афанасьев Ю.Н. Указ. соч. С.397-409.

Следующая статья: Елена БЕЛЯЕВА. Постмодернизм минус «пост» («Скорбное бесчувствие» Александра Сокурова в новом контексте)