Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

В теплую компанию Моцарта (слева) и Сальери (справа) втерся Черный человек (в центре)

«Реквием» на пустых бутылках

«Моцарт и Сальери» в постановке Юрия Ардашева

На рекламной афише к спектаклю красуется вопрос: мол, гений или злодейство? Но в постановке Юрия Ардашева, по сути, речь идет вовсе не о завистнике Сальери, рассуждающем на тему: совместны ли гений и злодейство, и сможет ли он - убийца Моцарта - сочинить приличную музыку? Вятский режиссер беззастенчиво прочитал пушкинскую пьесу как современный постмодернистский текст и теперь задается вопросом: насколько талантливый человек - то бишь Моцарт - чудовище? И насколько разрушителен, губителен для человека процесс творения?!

После премьеры один разочарованный зритель признался, что ожидал от спектакля про Моцарта классического блеска, погружения в эпоху париков и кринолинов. Словом, он, наивный, вспоминал фильм Формана «Амадей» и хотел повторения. Кстати, спектакль Ардашева - тоже про гибельную силу таланта. Но, знаете ли, Вятка - не Голливуд. Вятские «Моцарт и Сальери» откровенно провинциальны, а спектакль принципиально - любительский. Но именно в провинциальности, в осознанном пребывании ардашевских «Моцарта и Сальери» за чертой классики - главное достоинство постановки. В этом смысле третья по счету («Мышеловка», «Три сестры») театральная работа Ардашева получилась наиболее цельной.

Сальери пытает Моцарта игрой на саксофоне

Моцарт принял на грудь смертельную дозу

Вятский режиссер сумел убедить меня в том, что Пушкин написал свою маленькую трагедию конкретно про нас и наше время. Здесь и сейчас два талантливых мужика - два местных музыканта - спьяну затеяли разборку, и один отравил другого алкогольным суррогатом, который разливали из саксофона. И это «ЧП районного масштаба» - пародия или трагедия? - уверенно разворачивается в атмосфере тупой и зловещей провинциальной обыденности, среди деталей алкогольного быта. «Эти слезы / Впервые лью: и больно, и приятно...» Это пьяные слезы, пьяная разборка. То ли Пушкин сочинил сюжет, то ли Веничка Ерофеев?!

Вместо эпиграфа Ардашев использовал мелькание любительских кинокадров. Проектор установлен на сцене среди прочих реквизитов, свисают какие-то падуги и пр. Понятно, что это - смешение искусств, постмодернисткая свалка. Но с тем же успехом актеры могли бы сыграть на голой черной сцене, когда все внимание сосредоточено на героях, когда разительнее контраст между символикой и натурализмом. Так, если Сальери (известный местный музыкант-саксофонист Сергей «Джекки» Перминов) облачен в пожарный скафандр, - читай: цивилизованный малый защищен от окружающего мира броней своей «алгебры».

Сальери - этот философствующий провинциал - выступает с кухонными откровениями типа: «Что пользы, если Моцарт будет жив / И новой высоты еще достигнет? / Поднимет ли он тем искусство?» Моцарт (шофер-турист, актер-любитель Георгий Перминов) и вправду дремуч, темен, нотной грамоты не знает. Он появляется на сцене почти голый, с головы до ног покрытый татуировкой, как растительным орнаментом, - абсолютное дитя природы, варвар, монстр вроде Гришки Распутина.

Главное открытие режиссера состоит в том, что сегодня Моцарт для нас - лишь только имя. Музыка Вольфганга Амадея гениальна априори, и потому в спектакле она не звучит. Здесь играют что-то современное и талантливое, но из серии, в которой гениальность недоказуема. И зритель невольно лишний раз осознает, что классическая эпоха давно закончилась. Что больше нет никакой иерархии, нет классического искусства, нет искусствоведения. Сегодня всё поставлено под сомнение, все спорно и относительно. Вот говорят, что Моцарт Геры Перминова - тоже гений, но так ли это на самом деле? И где критерии?

Впрочем, нынче, как известно, в искусстве важен вовсе не результат, а само состояние творческого кайфа. Юрий Ардашев как последовательный постмодернист, забавляясь, дает своим героям в руки кальян - источник вдохновения многих художников. Словом, истина в травке, в дурмане, в вине. В итоге понимаешь, что процесс творчества внешне просто отвратителен. Моцарт, извергающий утробные звуки, вызывает в зрителях содрогание. Он произносит пушкинские строки, не понимая, как это с ним происходит. На самом деле вначале хочется убить это пьяное чудовище, которое не сознает, что творит. Типа «ты, Моцарт, недостоин сам себя!»

Третий полноправный герой спектакля - Черный человек (охранник Киса - КИрилл САмойлов). «За мною всюду он гонится, - признается Моцарт. - Вот и теперь / Мне кажется, он с нами сам-третей / Сидит». И эта видимость, этот глюк успешно материализуется на сцене. Черный человек буквально ходит за музыкантами по пятам, отбирает принадлежащие им реплики. Издевается над убийцей: «Ах, правда ли, Сальери, что Бомарше кого-то отравил?» Наконец, он спаивает художников. Кстати, факт, что Сальери отравил Моцарта, не так уж и важен. Исход был близок: день-два, и Моцарт спился бы сам.

В спектакле много иллюстративного, самодеятельного. Поначалу кажется, что режиссер так и застрянет в лабиринте бесконечной и оттого теряющей смысл пародии. Но постепенно современная «маленькая трагедия» набирает драматические обороты. Ардашев обнаруживает редкую в нашем провинциальном театре способность говорить на уровне сценических метафор. Вот со словами: «Обед хороший, славное вино!» - Моцарт и Сальери преломили на двоих буханку черного хлеба. Вот Черный человек, отбивая стеклотарой в авоське ритм уходящей человеческой жизни, просвистел на пустых бутылках что-то вроде моцартовского «Реквиема». Финал получился по-настоящему драматическим, неотвратимым и пугающим своей жуткой неприглядностью.

Сегодня богоборческий пафос завистника Сальери («Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь!») потерял актуальность. Подразумевается, что нынче Бога нет и потому никто не бог. Добро и зло, гений и злодейство перестают восприниматься как противоборствующие альтернативы. Черный человек гнездится в каждом из нас - и в Моцарте, и в Сальери. Черный человек - это Хайд нашего звериного подсознания, который неотвязно преследует внутри нас цивилизованного Джекила. Нельзя сказать, что Моцарт это осознает, но он предчувствует победу злобного Хайда и содрогается всем существом, и страдает. Спектакль фиксирует традиционную для культуры ХХ века мысль, но...

Бог его знает, может, этот самый Моцарт и впрямь был гений. И вообще, кто гений, кто не гений? - не берусь судить, как и все, потому что больше не знаю критериев. Да это и не важно. Просто после ардашевского спектакля острее чувствуешь, что человека жаль, художника жаль. Он неподсуден как ребенок.

Елена БЕЛЯЕВА