Главная

О журнале

Оглавление

Отзывы

Романтизм как признак инфантильности

Попытка литературного психоанализа личности Александра Грина

Романтизм не так невинен, как кажется. Тем более романтизм в квадрате - «против ожирения сердца и усталости» (выражение Д.Гранина) - его лучше употреблять с осторожностью, как сильнодействующее средство с галлюциногенными и наркотическими свойствами, то есть обладающее эффектом привыкания, приводящее к необратимым изменениям психики и нарушению мировосприятия. Романтическая экзальтация, умноженная на экспансивность, наиболее ярко наблюдается в жизни и творчестве писателя А.С.Грина.

Не касаясь несомненных достоинств или недостатков его литературного дарования, не отрицая нравственных идеалов его личности, удачно или неудачно привитых всем путешественникам страны «Гринландии» от героев до поклонников, я настоятельно обращаю ваше внимание на эту вот надпись:

Осторожно: романтизм!

Расхожий штамп об уходе Грина от действительности «в мир поэтической фантазии», «в выдуманную страну» - требует существенного уточнения. Грин не уходил. Он там *пребывал* с детства.

Никто из литературоведов не обратил должного внимание на высказывание писателя, ключевое для понимания его жизни и творчества: «Я заметил одно: как только моя жизнь начинала складываться тревожно; как только борьба за существование начинала принимать темные и безжизненные формы, тотчас воскресал *старый детский бред* Цветущей пустыни. Она издали обещала отдых и напряжение, игру и поэзию»,но Грин «не мог стронуться никуда, кроме окрестных дач» (В.Ковский).

О подобной галлюцинации с раскинутыми над Петербургом пагодами и пальмами он расскажет впоследствии своей первой жене В.П.Калицкой. Повторит в рассказе «Путь», где город под взглядом героя «принимал странный вид: дома, улицы, вывески, трубы - все было сделано как бы из кисеи, в прозрачности которой лежали странные пейзажи». Эли Стар воспринимал их одновременно «сливающимися, пронизывающими друг друга - два мира, из которых один был... город, а другой представлял цветущую холмистую степь, с далекими на горизонте голубыми горами».

Создается впечатление, что именно эту «Цветущую пустыню» А.Грин застраивал городами и заселял героями, именно поэтому он наизусть, удивляя собеседников, мог рассказать о ее ландшафтных особенностях - свой навязчивый «старый детский бред» он знал досконально. Именно поэтому он ни о чем другом не способен был писать («откликаться своей эпохе»). И никогда не подвергал сомнению свои навязчивые фантазии. Он не был психически болен, просто абсолютно не обладал навыками анализа и, следовательно, прогнозирования. Это обычная инфантильность.

В детстве его чтением были почти исключительно книги, удовлетворяющие «потребность замкнутой и мечтательной души в сказке». «Вместо учения уроков я при первой возможности валился на кровать с книгой и куском хлеба, грыз краюху и упивался героической живописной жизнью в тропических странах»; «Прочитанное в книгах, будь то самый дешевый вымысел, всегда было для меня томительно желанной действительностью»... Заметим, что настоящих друзей у него не было никогда, даже в детстве: «В общем, меня сверстники не любили; друзей у меня не было... играть я больше любил один».

Учился плохо. За поведение (озорство и неуравновешенность характера) его на год исключили из реального училища. Затем восстановили и вскоре снова исключили за издевательские куплеты об учителях («меня погубили сочинительство и донос»). Далее последовали еще 4 года такой же бесславной учебы в городском училище самой дурной репутациии в Вятке. Дома он получил самое отвратительное с точки зрения психологов воспитание: его то безудержно нежили, то беспощадно били или бросали без присмотра. В самом сложном подростковом возрасте А.Грин остался без матери. Отец пил. Семья (четверо детей) бедствовала. Мачеху, появившуюся в доме, когда ему было 15 лет, он встретил столь враждебно, что отцу пришлось снимать для своего скандального первенца отдельную комнату, и это при постоянной нужде многочисленной семьи. Александр пытался как-то подработать, но... «интересуясь множеством вещей, за все хватаясь, ничего не доводя до конца, будучи нетерпелив, страстен и небрежен, я ни в чем не достигал совершенства, всегда мечтами возмещая недостатки своей работы».

Музей А.Грина в Вятке

Будьте как дети

В 16 лет - полувыучившийся, без каких-либо навыков к труду, но прочно спрятанный в монастыре своей души, в цветущей пустыне глубокой, практически медитативной мечтательности, он отправляется в Одессу. В полном соответствии с характерной для русского менталитета верой в чудо, лотерею, или счастливый случай Ваньки-Дурака, он искренне верит, что сразу поступит в мореходные классы. Наивность этого вечного подростка при полной неприспособленности к бытию в мире, которую он сохранил до конца жизни, просто поражает и пронзает жалостью, потому что из своего настоящего знаешь сюжет его прошлой судьбы.

За последующие 10 лет Грин не поднимался по социальной лестнице выше разнорабочего. А попросту, стал бомжем. И чем больше он голодал, а голодал он постоянно, чем тяжелее болел, а болел он часто, тем глубже погружался в свои фантазии. В.Ковский, в приступе литературоведческого романтизма написал, что Грину свойственно в высшей степени поэтическое видение мира. «Познавательная часть, материальная спецификация такому видению противопоказаны». Очень красивая формула для поверхностно скользящего по миру взгляда! У Грина в «Бегущей по волнам» об этом отсутствии рефлексии сказано проще: «Шел я не торопясь и никого не расспрашивал, так же как никогда не хотел знать названия поразивших меня своей прелестью и оригинальностью цветов. Впоследствии я узнавал эти названия. Но разве они прибавляли красок и лепестков? Нет, лишь на цветок как бы садился жук, которого уже не стряхнешь». Высказывание совершенно в духе дзен-буддизма, столь популярного у современных хиппи.

И вот теперь вы подготовлены к тому, чтобы понять и предыдущую жизнь Грина, и последующую: при всем своем страстном, восторженном до экзальтации стремлении к морю и дальним странам, у него не хватило ни сил, ни ума, чтобы осуществить свою мечту. «Я был вечно погружен в свое собственное представление о матросской жизни... Я был наивен.., нерасторопен, не силен, не сообразителен». Он умел виртуозно мечтать, но мечта должна была осуществляться сама собой, без усилий: «Я не помню случая, чтобы я спрашивал кого-нибудь о... технике, об их связи между собой, об их природе».

Впоследствии в своей «собственной» стране чудес писатель «разрешит» заходить в порт Лисса только парусникам.

Только в конце жизни на него снизошло прозрение: «Теперь я вижу, как мало интересовался техникой матросской службы. Интерес был внешний, от возбуждающего и неясного удовольствия стать моряком. Но я не был очень внимателен к науке вязанья узлов, не познакомился с сигнализацией флагами, ни разу не спустился в машинное отделение, не освоился с компасом». И так - во всех своих бродяжнических мытарствах от дровосека до солдата, до восторженного порыва в «революцию», до тюрьмы, перед которой испытывал пожизненный страх, до тех пор, пока так же восторженно не воспринял чужую, не свою, идею сочинительства - до 26 лет. Здесь мы возводим романтизм Грина в квадрат.

Земля - крестьянам. Небо - романтикам

Когда говорят о «романтическом максимализме» А.С.Грина, всегда почему-то забывают, что максимализм во взрослом состоянии - признак инфантильного развития личности . И я догадываюсь, что «забывают» принципиально, дабы не лишать максимализм романтичности. Так вот, эта детская черта характера у А.Грина - основная, в каком бы возрасте и за какими проблемами мы бы его не застали в своем исследовании. Самый яркий пример - его отношение к технике.

В.Калицкая рассказывала: «...Трудно представить себе ту степень восторга, какую испытывали петербуржцы в эту первую "авиационную неделю" (c 25 апреля по 2 мая 1910 г. - Н.М.).

Совсем иначе воспринял их А.С. Всю неделю авиации он был мрачен и много пропадал из дому. Когда я с восхищением заговорила о полетах, он сердито ответил, что все эти восторги нелепы: летающие аппараты тяжеловесны и безобразны, а летчики - те же шоферы ... Потом был написан рассказ "Состязания в Лиссе"... Прослушав этот рассказ, я сказала, что полет человека без аппарата ничем не доказывается, ничем не объясняется, а потому ему не веришь. А.С. особенно резко ответил: - Я хочу, чтобы мой герой летал так, как мы все летали в детстве во сне, и он будет летать!»

С упрямством, достойным любого ребенка, Грин кричит свое «хочу» следующие 20 лет, начиная с рассказа «Летчик Киршин», где летчик и машина погибают от столкновения с детским воздушным шариком. Это не случайный образ. Это ответ на посягательство всего человечества на чистоту неба, в облаках которого А.Грин мог позволить парить только птицам и своей Мечте. Это романтический протест хиппи против цивилизации.

В рассказе «Состязания в Лиссе» не без злорадства описано, как уже уверенный в победе над соперниками летчик разбивается, спровоцированный на соревнование летающим «просто, как во сне» человеком. Писатель, не жалея презрительных слов, с неосознанной жестокостью детского возмущения стирал с небес аэроплан вместе с летчиком - для него это просто «непрочное безобразное сооружение», «кухня», где на бензине «готовится жаркое из пространства и неба».

Свидетельство М.Слонимского: «...он принес мне однажды небольшой рассказик, страницы на три, с просьбой устроить его в какой-нибудь журнал. В этом коротеньком рассказике описывалось, как некий человек бежал, бежал и, наконец, отделившись от земли, полетел... Он (А.Грин - Н.М.) увидел сомнение на моем лице и стал доказывать, что в конце-концов ничего неправдоподобного в таком факте, что человек взял и полетел, нет. Он объяснял мне, что человек, бесспорно, некогда умел летать и летал. Он говорил, что люди были другими и будут другими, чем теперь... Сны, в которых спящий летает, он приводил в доказательство того, что человек некогда летал, - эти каждому знакомые сны он считал воспоминанием об атрофированном свойстве человека. Он утверждал, что рост авиации зависит от стремления человека вернуть эту утраченную им способность летать».

Обойдемся без техники!

У Грина чудеса свершаются человеком, как само собой разумеющиеся, естественные, надо только очень-очень захотеть. Друд в «Блистающем мире» летит, опираясь только на силу желания; в рассказе «Огонь и вода» сила чувства героя такова, что он идет по воде, «аки посуху». Возможности человека безграничны, верил писатель. Причем питал он свою веру в моральные силы человека у прокаженных, еще более несчастных в этом мире, чем даже романтики. По воспоминаниям Н.Вержбицкого, Грин говорил, что в оценке возможностей человека его многому научило посещение лепрозория. Он хотел видеть, какова сила моральной выносливости человека, знающего, что он обречен.

Но вернемся к здоровым силам начала ХХ века. Силам, нелюбимым у Грина - активным силам разума.

Н.Бердяев («Человек и машина») оценивает взлет техники как конец традиционного гуманизма и его ценностей: «Техника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть создание человека, результат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихийные процессы». А.Грин, увы, не философ, хотя некоторые литературоведы-романтики и пытаются поднять его до высот философии, этих высот он не смог достичь, и техника, переставшая быть привычной, «человечной», понятной, как весло и парус, воспринята им как угроза, как оскорбление, как посягание на парение человеческого духа, обязанного совершать чудеса без участия Бога или техники.

В романе «Блистающий мир» он создает богоподобный образ «свободного от земного притяжения» Друда, которого автор пытается символически объяснить как «парение духа», и которому человечество представляется «стадом домашних гусей, гогочущих, завидя диких своих собратьев, летящих под облаками». В одном из черновиков романа (цитирую по В.Ковскому) «способность к полету настолько отторгает Друда от людей, что он вообще утрачивает "человеческое сознание"». В другом - богочеловек Друд в бешенстве заставляет Стеббса погасить маяк, потому что привлеченные огнем разбиваются о стекло птицы, «сестры и братья его»; судьба людей на кораблях, «гибнущих при свете точного знания, вооруженных капитаном», ему уже совершенно безразлична. В романе «Джесси и Моргиана», где есть чудовищные слова, что смерть авиатора «не трагична, а лишь травматична. Это не более как поломка машины». Это, не забудьте, - позиция представителя романтизма, самого что ни на есть романтического романтизма, доведенного до логической точки, а не представления о романтичном людей, которые «идут по свету», и которым «вроде не много надо». Это вам не мирные аркадские пастушки. Это вам «волшебный мир А.С.Грина».

На этом фоне бледнеет «цельность нравственного облика, гармоничность натуры» которые «отличают героя Грина» (см. любую строчку из хора «гринолюбов»), меркнут все чудеса волшебного, с изумительной поэтичностью нарисованного и воспетого гриновского мира, любой рассказ о котором, как признавался писатель, «должен содержать жестокую борьбу добра со злом и заканчиваться посрамлением темного и злого начала». Продолжаю.

1925 г. - рассказ «Серый автомобиль», где писатель делает признание (устами главного героя Сиднея): «Да, - все мои чувства испытывали насилие, не говоря о внешности этих, словно приснившихся машин, я должен был резко останавливать свою тайную, внутреннюю жизнь каждый раз, когда исступленный, нечеловеческий окрик или визг автомобиля хлестал по моим нервам...»

Помеха тайной внутренней жизни мечтателя - вот она, главная причина ненависти к технике и человечеству, ее породившему.

Романтическое или человеческое

Грин последователен в отрицании всего, что не укладывается в его понимание. Модернизм для него так же нечеловечен, как машина: «Футуризм следует рассматривать только в связи с чем-то. Я предлагаю рассматривать его в связи с автомобилем. Это - явление одного порядка... Об искусстве с нашей человеческой точки зрения здесь говорить нечего».

Создав свое понимание «человеческого» в человеке и мире, писатель, со свойственным ему детским максимализмом, больше ни в чем не видит человеческого. Ни в современном ему искусстве, ни в современной ему технике, ни в современных ему общественно-политических отношениях, ни в современном ему человеке (обывателе или авиаторе). Предвидя бурные возражения гринолюбов на последнее, прошу сравнить двух романтических «мещаноненавистников».

Вот отношение к обывателю в «Степном волке» Г.Гессе, чей герой, «одинокий враг мещанского мира» любуется араукарией на лестничной площадке, как символом уютного бюргерского бытия: «Я люблю вдыхать на лестнице этот запах тишины, порядка, чистоты, благопристойности и обузданности, запах, в котором всегда, несмотря на свою ненависть к мещанству, нахожу что-то трогательное...» У А.Грина ненависть более активна, разрушительна. Очень характерен рассказ «Штурман четырех ветров», где пьяный герой произносит пламенную речь у ворот одного из домов городка, призывая «сурков» и «сухопутных крыс» проснуться, покинуть свои норы и повидать мир. Литературовед Е.Прохоров почему-то с одобрением отмечает, что «в словах Грина нет иронии по адресу героя: даже пьяный моряк более человек, чем "кочни капусты, пучки сельдерея", спрятавшиеся в затхлых домишках...»

В.Кашин. Грин. 1995. Х., м.

Грин как буревестник хиппи

Подростковый страх перед насмешками и непониманием, детское, со времен жизни в Вятке и Одессе бессилие перед насилием взрослых особенно явно звучит в описании Каперны в феерии «Алые паруса». Что сознание ребенка может противопоставить этой обиде? Полную замкнутость в мире мечты и безусловную веру в чудо. Немедленное чудо. И даже, да простят меня романтики, пошлое чудо. Вот слова Грэя: «Когда начальник тюрьмы с а м выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, - тогда в се поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно» - «делать добро людям», - продолжает литературовед Е.Прохоров. Добро! Перевожу для добрых «романтиков»: когда нарушат закон (свобода), дадут мечту потребителю (равенство), остановят конкуренцию и, тем самым, любую эволюцию (братство).

Неистощимая, нерушимая в веках наивность, наделавшая так много зла. Вечная мечта иждивенца об уравниловке.

«Делайте так называемые чудеса своими руками», - призывает писатель. Да! Но думайте же в конце концов о последствиях. Уже поздно спрашивать у писателя, но спрашиваю у читателей, повторяющих, как молитву, этот постоянный рефрен гриновских книг - «делайте добро»: вы заметили, за чей счет это добро делается? Как правило, этот счет кем-то оплачен, и, как правило, непонятно кем. Не мной замечено, что гриновские герои - люди без определенных социальных, профессиональных и часто классовых признаков. Но сплошь и рядом как аксиома заявлена их материальная обеспеченность. Ее источники или упоминаются в самых общих чертах, или совсем не обозначены, в духе писателя - чудесные. Он об этом никогда не задумывается.

Все творчество А.Грина, за небольшим исключением - это самоутешение той бесконечной обиды, того страшного разочарования, когда ребенок обнаруживает, что взрослые не всесильны в области немедленного исполнения желаний (чудес), и никто не может дать (!) счастье. Грин о себе: «Я настолько сживаюсь со своими героями, что порою и сам поражаюсь, как и почему не случилось с ними чего-нибудь на редкость хорошего! Беру рассказ и чиню его, дать герою кусок счастья - это в моей воле. Я думаю: пусть и читатель будет счастлив!» Читайте А.Грина и будьте счастливы. Как дети. Ну, а когда необходимо брать ответственность на себя, ибо только это умение делает нас взрослыми? Тогда Грин предлагает игру: «Всегда приятно сделать что-нибудь хорошее, не так ли? Возьмите на себя роль случая». То есть не будем брать случай в свои руки (управлять ситуацией), а поиграем в роль. Детское восприятие мира предполагает игрушечное решение проблем.

Романтизм Грина совершенно особенный в русской литературе - романтизм от инфантильности. От невозможности владеть ситуацией. Романтизм детей, уходящих в небытие Мечты, в поиски Истины и утраченного рая. Романтизм хиппи. Что главное в мире для А.Грина, что он сделал главным для своих героев, что он предлагает читателю как главное в его, читателя, жизни? - Веру (в Мечту), Надежду (на Чудо), Любовь и Свободу (Философию хиппи).

Будучи крайне нелюдимым из-за особенностей своей тайной внутренней жизни, Грин создал собственную страну хиппи. «Грин населил свои книги, - писал К.Паустовский, - племенем смелых, простодушных, как дети, гордых, самоотверженных и добрых людей».И вот в рассказе «Окно в лесу» добрый герой с явного одобрения автора А.С.Грина считает возможным выстрелить в человека, который мучает беззащитную птицу. Да здравствуют романтики, избавляющие природу от человечества!

И в заключение:

«Мир, в котором живут герои Грина, может показаться нереальным только человеку, нищему духом»(К.Паустовский).

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное» (от Матфея, 5:3-17).

Наталья МЕТЕЛЕВА